Внимание!


Tuesday, June 21, 2016
Casting Call for a Young Sherlock
Casting breakdown - SHERLOCK Series IV Episode 3
We are looking for a boy to play YOUNG SHERLOCK (Benedict Cumberbatch) in SHERLOCK Series IV Episode 3. This is a non-speaking role featured in a couple of flashback scenes.
Actor must be between 3’6” and 3’9”, to play 6 years old, with blue eyes and preferably black or brown curly hair. We will consider submissions from other child actors with other hair colour if they fit all other requirements.
Filming dates are from 27th June for 5 weeks, filming in Cardiff. Producer is Sue Vertue for Hartswood Films for BBC1 and Director is Benjamin Caron.
Meetings will be this Thursday 23rd June in London. Please send photo and CV asap to [email protected] with YOUNG SHERLOCK CASTING in the subject bar.
источник
@темы: Sherlock, 4 сезон (Шерлок)
БЕЗОБРАЗНАЯ НЕВЕСТА | THE ABOMINABLE BRIDE |
Вбегают в зал, где проходил церемониал. Холмс ударяет в гонг, прерывая песнопение. |
|
Мориарти: "Отсутствует смысл, отсутствует смысл..." Конечно, он отсутствует. Ведь это все нереальность. О, Шерлок! (Невеста открывает лицо — это Мориарти) Сюрприз. | Moriarty: It doesn’t quite make sense; this doesn’t quite make sense. Of course it doesn’t make sense. It’s not real. Oh, Sherlock. Peekaboo. |
Современность (фейковая). |
|
Кладбище. |
|
Ночь. Шерлок и Лестрейд раскапывают могилу. Вытаскивают на поверхность гроб, открывают его, но в гробу только один скелет. |
|
Холмс приходит в себя на краю водопада |
|
Современность. |
|
На улице у машины. |
|
Лондон, Бейкер-стрит 221Б, 1895 год |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
@темы: Sherlock, транскриптопереводы, спешел / special ep (Шерлок)
БЕЗОБРАЗНАЯ НЕВЕСТА | THE ABOMINABLE BRIDE |
Клуб "Диоген" |
|
В 221Б |
|
Мориарти: Все, что я хотел сказать, уже и так у тебя в голове. | Moriarty: Everything I have to say has already crossed your mind. |
Современность. Самолет с Шерлоком приземляется на взлетной полосе. |
|
В 221Б, 1895 год |
|
В кэбе |
|
Около церкви |
|
Все трое смотрят через окошко на церемониал тайного общества |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
@темы: Sherlock, транскриптопереводы, спешел / special ep (Шерлок)
БЕЗОБРАЗНАЯ НЕВЕСТА | THE ABOMINABLE BRIDE |
В 221Б |
|
Особняк Кармайклов. Хозяйская спальня |
|
В 221Б |
|
Поместье Кармайклов. Леди Кармайкл просыпается в супружеской постели одна и идет на поиски мужа. Сэр Юстас бредет по садовому лабиринту. |
|
В 221Б |
|
Клуб "Диоген" |
|
В поезде |
|
Особняк Кармайклов |
|
Ватсон: Что ж, вы пытались. | Watson: Well, you tried. |
Теплица (оранжерея?) перед особняком Кармайклов |
|
Бегут к дому — и к Невесте |
|
Влезают через разбитое окно в дом. Холмс зажигает фонарь. |
|
Холмс бегом поднимается по лестнице |
|
Первый этаж |
|
Ватсон идет со свечей вперед, потом оборачивается и видит у себя за спиной Невесту |
|
Холмс и Ватсон сталкиваются спинами |
|
Полиция в доме Кармайклов |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
@темы: Sherlock, транскриптопереводы, спешел / special ep (Шерлок)
БЕЗОБРАЗНАЯ НЕВЕСТА | THE ABOMINABLE BRIDE |
В морге |
|
В кэбе |
|
Ватсон: "Лишь несколько месяцев спустя мы вновь наткнулись на зацепки в этом странном деле. Это произошло при весьма неожиданных обстоятельствах". | Watson: It was not for several months that we were to pick up the threads of this strange case again; and then under very unexpected circumstances. |
В 221Б |
|
Дом Ватсонов. |
|
В кэбе |
|
Клуб "Диоген" |
|
Кабинет Майкрофта |
|
В 221Б |
|
Особняк Кармайклов. Семья за завтраком. |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
@темы: Sherlock, транскриптопереводы, спешел / special ep (Шерлок)
БЕЗОБРАЗНАЯ НЕВЕСТА | THE ABOMINABLE BRIDE |
В предыдущих сериях ШЕРЛОКА ХОЛМСА | So far on Sherlock |
Поочередно | Alternatively |
1884 год, Ватсон мечется в постели, ему снится/вспоминается война |
|
Лондон, Ватсон шагает по улице |
|
"Критерион" |
|
Морг |
|
Заставка | |
Лондон, 1895 год |
|
Бейкер-стрит |
|
Холмс и Ватсон поднимаются в 221Б |
|
В 221Б |
|
Холмс: Лестрейд, хватит мяться за дверью. Входите! | Holmes: Lestrade! Do stop loitering by the door and come in. |
Невеста стреляет |
|
Холмс: Стоп, момент. Это было когда? | Holmes: A moment. When was this? |
Невеста: Ты! А может, я?(стреляет себе в рот) | Bride: You! Or me? |
Холмс: Лестрейд, дама вышибает себе мозги на публике, а вам нужна помощь, чтобы найти виновного. Вижу, Скотланд-Ярд совсем никуда не годен. | Holmes: Really, Lestrade. A woman blows her own brains out in public and you need help identifying the guilty party. I fear Scotland Yard has reached a new low. |
Риколетти выходит из Лайм-хауса. |
|
Лестрейд: Томас Риколетти, муж Эмилии Риколетти. | Lestrade: Thomas Ricoletti, Emelia Ricoletti’s husband. |
Невеста в вуали выходит из кэба перед Риколетти |
|
Холмс: Пока смерть не разлучит нас. Дважды в данном случае. | Holmes: ’Til death us do part. Twice, in this case. |
Лестрейд (уходит): Мэм. | Lestrade: Ma’am. |
Миссис Хадсон: У-ху? Они опять куда-то испарились? Ох, ну что за жизнь ведут эти джентльмены! | Mrs. Hudson: Ooh-ooh! Oh. Have they gone off again, have they? I dunno – what a life those gentlemen lead. |
В кэбе |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
@темы: Sherlock, транскриптопереводы, спешел / special ep (Шерлок)











(ирония, естественно

@темы: Sherlock, 4 сезон (Шерлок)
ЕГО ПОСЛЕДНИЙ ОБЕТ
| HIS LAST VOW |
Зал парламентской комиссии |
|
Аэродром. Из подъехавшей черной машины выходят Джон и Мэри |
|
Бар |
|
Зал парламентской комиссии |
|
Аэродром |
|
В самолете |
|
Мэри: Он же мертв. Ты говорил мне, что он мертв, Мориарти. | Mary: But he’s dead. I mean, you told me he was dead, Moriarty. |
После титров |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
ЕГО ПОСЛЕДНИЙ ОБЕТ
| HIS LAST VOW |
В коридоре дома на Лейнстер Гарденс |
|
В 221Б |
|
Рождество. Семейный дом Холмсов |
|
В 221Б |
|
Рождество. Семейный дом Холмсов |
|
У дома Холмсов |
|
Семейный дом Холмсов |
|
Кафе "Спидис" (?) Воспоминания. |
|
Рождество. Семейный дом Холмсов |
|
Эплдор |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
ЕГО ПОСЛЕДНИЙ ОБЕТ
| HIS LAST VOW |
Офис Магнуссена |
|
В пентхаусе Магнуссена |
|
Мэри разворачивается и направляет на Шерлока пистолет |
|
Чертоги разума |
|
В клетке Мориарти |
|
В пентхаусе Магнуссена |
|
Чертоги разума. Клетка Мориарти |
|
В машине "скорой помощи" |
|
Чертоги разума. Клетка Мориарти |
|
В коридоре больницы |
|
В палате Шерлока |
|
Магнуссен смотрит досье Мэри |
|
В палате Шерлока |
|
Больница |
|
Чертоги разума |
|
В коридоре больницы |
|
Мэри (по телефону): Куда он пошел? | Mary: So where would he go? |
Клуб "Диоген" |
|
Кафе в Бартсе (?) |
|
На Бейкер-стрит |
|
Гараж или парковка |
|
В 221Б |
|
На углу Лейнистер Гарденс |
|
Звонит переданный Уиггинсом телефон |
|
В узком коридоре дома |
|
Рождество. Семейный дом Холмсов |
|
Миссис Холмс: О, Мэри! Выпей-ка, горяченький. Если наш папа начнет мурлыкать себе под нос, слегка пните его, обычно помогает. | Mrs Holmes: Ah, Mary. There you are. Cup of tea. Now, if Father starts making little humming noises, just give him a little poke. That usually does it. |
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
ЕГО ПОСЛЕДНИЙ ОБЕТ
| HIS LAST VOW |
В 221Б |
|
Джон и Шерлок остаются одни в 221Б |
|
Джанин: О, Джон, это ты? Привет, как дела? | Janine: Oh, John, hi. How are you? |
Джанин уходит в ванную, из-за двери слышны голоса |
|
Шерлок выходит в гостиную |
|
Джанин уходит, Шерлок возвращается к Джону |
|
Миссис Хадсон: К вам кто-то пришел. Вы не слышали звонок? | Mrs. Hudson: Oh, that was the doorbell. Couldn’t you hear it? |
На лестнице |
|
Шерлок: Валяйте. | Sherlock: Oh, go ahead. |
После ухода Магнуссена |
|
Выходят на улицу |
|
Высотное здание CAM Global News |
|
У лифта |
|
В лифте |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |
ЕГО ПОСЛЕДНИЙ ОБЕТ
| HIS LAST VOW |
Заседание парламентской комиссии |
|
Вероятно, какой-то дорогой клуб |
|
Леди Смолвуд в своей машине |
|
ЗАСТАВКА | |
Джону снится кошмар |
|
Джон открывает дверь соседке |
|
Джон отправляется на поиски Айзека |
|
Наркопритон |
|
На втором этаже наркопритона |
|
На улице |
|
Шерлок вылетает из наркопритона по пожарной лестнице |
|
Мэри подгоняет машину |
|
Бартс |
|
В такси |
|
Выходят на Бейкер-стрит |
|
На лестнице в 221Б |
|
Перевод Первого канала | Использован транскрипт Ariane DeVere |


Про создание сериала


[...]
Марк считает, что еще одной блестящей идеей было сделать Джона Ватсона равноправным с Шерлоком Холмсом персонажем. «Это оказалось сверхзадачей, которую мы перед собой поставили. Несмотря на то, что сериал называется “Шерлок”, нам было жизненно важно сделать это. В большинстве киноверсий – даже в очень-очень хороших – понятия не имели, что делать с Ватсоном. Читая рассказы, вы знаете о его присутствии – ведь именно он выступает в роли рассказчика, – но толком не понимаете, что за человек стоит за этими строчками… В некоторых версиях из него пытались сделать подобие Шерлока Холмса; наделяя его совсем не свойственными чертами, но это только умаляет его настоящего. Для нас же было чрезвычайно важно сделать его характер более объемным». Подобный подход был применен ко всем персонажам. «Миссис Хадсон, например, имеет у нас свою собственную личную жизнь, в отличие от всех остальных миссис Хадсон. Огромную работу сделала Уна Стаббс: она не просто домовладелица, изредка мелькающая с чашкой чая; она постепенно развивается и у ее героини есть предыстория, и это было очень весело снимать».
Стивен соглашается, что многие другие киноверсии имели серьезные проблемы с доктором Ватсоном. «Люди постоянно игнорировали его. Найджел Брюс делает с ним что-то невероятное, хотя пуристы были оскорблены. Брюс превратил Ватсона в комический персонаж, человека, который испытывал затруднения буквально во всем, вплоть до завязывания собственных шнурков. Но это замечательная, милая, забавная интерпретация, и – впервые за всю
историю – Ватсон становится на одну ступень с Холмсом в исполнении Бэзила Рэтбоуна; действие стало бы бессмысленным и унылым, если не было бы одного или другого. Бэзил Рэтбоун перестает быть Шерлоком Холмсом, если Найджела Брюса нет с ним рядом. Еще хочу отметить, что у Колина Блейкли в “Частной жизни Шерлока Холмса” роль Ватсона тоже получилась потрясающе комической. Но и в этом фильме чувствуется, что Холмс и Ватсон совершенно равнозначны. Итак, что же мы сделали? Судя по всему, применили дедуктивный метод. Мы задались вопросом: каким мог бы быть Ватсон. Он должен быть адреналиновым наркоманом! Он постоянно говорит, что Шерлок Холмс смертельно скучает между делами, но он и сам такой. Он также отчаянно в них нуждается: тяга к острым ощущениям у него в крови, пистолет – в кармане пальто, он просто обожает все это».
Марк отлично помнит их дискуссии о «современном ветеране войны, человеке, который потерял жажду жизни, рядом с которым появляется Шерлок, балансирующий на грани психопатии. Они встречаются в нужное время и по сути становятся одним целым. Таким образом, мы уделили им одинаковое количество внимания, но наделили разным опытом. В “Этюде в розовых тонах” есть важный момент, когда Майкрофт говорит: “Война не преследует вас, доктор Ватсон, вам не хватает ее”. Это объясняет, почему Джон Ватсон так терпелив и со всем мирится: просто, в конце концов, оно того стоит».
«Он такой же увлекающийся, – считает Стивен. – Ему нравится притворяться, что он здравомыслящий, рациональный и нормальный, но он во всех отношениях безнадежен в той же мере, что и Шерлок. Он жаждет приключений так же сильно, как и Шерлок, и точно так же раздражается, когда нет новых дел. Я думаю, что вы всегда должны помнить, что из всех людей, которых Шерлок когда-либо встречал, Ватсон единственный, кому он смог доверять. По мнению всеми признанного гения, это блестящий человек. Не феноменально мозговитый, но второй мозг Шерлоку и не нужен. Ему нужен самый надежный, компетентный и стабильный человек в мире. В начале истории Джон считает, что его жизнь закончена, думает, что у него все уже позади, и собирается просто спрятать голову в песок. Первая фраза “Этюда в розовых тонах” – “Со мной ничего не происходит”, а потом начинает играть музыка. И, смотря эту историю, мы понимаем: это только начало, и вот-вот что-то произойдет, и затмит все, когда-либо случившееся».
[...]
Шестидесятиминутный эпи зод «Этюд в розовых то нах» был задуман как первый из шести эпизодов. Он был снят как пилотная серия, которую показали фокусной группе. Как рассказала Сью, обратная связь была очень интересной: «Мы выявили, что людям одинаково понравился и Шерлок, и Джон. Они также посчитали, что мы намеренно сделали Лестрейда и всех полицейских глупыми, хотя это задумано не было. И им хотелось знать, где же Мориарти! Даже те, кто не читал книг, знали, что должен быть Мориарти. И ни один не посчитал минусом то, что действие перенесено в современность».
Обратная связь от «Би-би-си» оказалась еще более интересной… Сериал был утвержден, но только на три девяностоминутные серии. «Они были так довольны, – вспоминает Марк, – что попросили изменить формат!»
«Шерлок» был внезапно преобразован из стандартного телесериала в гораздо более масштабный и весомый проект – в многосерийный фильм. Огромное преимущество, с точки зрения Стивена, состояло в том, что новый формат позволил развить основных персонажей и показать, как развиваются их отношения, без ущерба расследуемым делам. «Времени хватало и на то, и на другое. Но мы не могли просто включить дополнительные сцены – нам при-
шлось переделывать всю историю, чтобы оправдать большую продолжительность». И они, с новыми желаниями и целями, начали сначала…
Про кастинг Джона



Найдя своего идеального Шерлока так быстро, Стивен, Марк и Сью приступили к поискам исполнителя второй главной роли, что заняло у них гораздо больше времени. «Мы посмотрели многих фантастических актеров, – говорит Сью. – Но как только увидели вместе их, хором сказали: “То, что надо. Определенно то, что надо!” Это было сразу понятно. Как электрический разряд».
«Мы сразу отметили “высокий и низкий”, “худощавый и плотный” – все должно быть наоборот», – отмечает Стивен. Нельзя, чтобы они оба были высокими и странными. Между ними должен быть контраст. Мы пересмотрели огромное количество Ватсонов, и когда “примеряли” их к Бенедикту, некоторые из них смотрелись весьма неплохо. Но когда рядом с Бенедиктом стоял Мартин, они выглядели как настоящие Шерлок Холмс и доктор Ватсон. Появление Мартина превратило прозу в поэзию. Он человек с обычной внешностью, играющий людей с обычной внешностью. А Джон Ватсон довольно обычный человек. Мартин играет очень смешно, интересно и захватывающе, но он не делает Ватсона более колоритным, чтобы тот казался интереснее. Он делает его кристально честным и верным. И то, как играл Мартин, влияло на то, как начинал играть Бенедикт. Бенедикт вдруг открылся с немного другой стороны – стал более забавным и сердечным».
«Поиски Джона Ватсона оказались весьма непростым процессом, – соглашается Марк, – потому что мы искали не только внешний, но и внутренний контраст. Мартин Фримен просто сразил нас наповал. Он фантастически честный, убедительный актер. Джон Ватсон – врач и солдат, прошедший огонь и воду, вернувшийся травмированным, ставшим тенью самого себя. И Мартин фантастически передал его терзания».
«Мы очень разные, – подтвердил Мартин. – Я с симпатией относился к Бенедикту, когда мы еще не были знакомы, мне давно нравились его работы, и я с нетерпением ожидал возможности сниматься с ним, но это вовсе не было гарантией того, что мы должны были сработаться. Слава богу, что все получилось! Мы совершенно разные актеры, но, я уверен, у нас абсолютно одинаковые цели.
Я подумал, что это очень хороший кастинг, когда узнал, что Бенедикт ищет в себе сходные с его героем черты: сразу начинаешь верить, что это настоящий Шерлок Холмс. Он неимоверно быстр и с легкостью справляется с длиннющими диалогами – Шерлоку ведь есть что сказать: множество удивительной всякой всячины. У него, конечно же, есть недостатки. Он не бог, но в умении анализировать и мыслить ему нет равных.
Я не брал ничего от предыдущих Ватсонов, кроме тех моментов, которых я хотел бы избежать. Найджел Брюс и Бэзил Рэтбоун – мои первые и, без сомнения, любимые Ватсон и Холмс, но я знал, что не смогу – да и незачем – делать повторы. Так здорово не играть Ватсона неуклюжим второстепенным персонажем. Разумеется, Шерлоку отведена наиглавнейшая роль, но и для меня было много работы. Из соображений сугубо эгоистических, я хочу сыграть побольше хороших, интеллектуальных, динамичных ролей.
Мне очень нравятся оригинальные произведения Конан Дойла, и считаю, что они – наш фундамент, но я не взял из них ничего для исполнения роли Ватсона. Я чувствую что играю Ватсона Стивена и Марка, но не Конан Дойла. Это ни в коем случае не значит, что мы открещиваемся от Конан Дойла: ничего бы этого не было без него. Но я готов ползать по битому стеклу за хороший сценарий, а это очень-очень хороший сценарий. Даже на этапе пилотного эпизода не было ощущения, что он написан по истории, которую я до этого тысячи раз читал и смотрел. Сперва я с недоверием отнесся к обновленному Шерлоку Холмсу, потому что – и современное искусство часто это подтверждает – слишком просто нарядить Ромео в современный костюм и чувствовать себя равным Шекспиру. Но “Шерлоку” удалось избежать и манерности, и неискренности».
Про Джона и Шерлока


Это самое интересное, что произошло с доктором Ватсоном, после того как его освободили от службы, – утверждает Стивен. – И это то, чего ему недоставало. С ним не происходит ничего, поэтому, встретив в лаборатории психа, он думает: “Довольно!”».
Сью считает, что Ватсон сделал Шерлока более человечным. «Я всегда держу в голове образ Шерлока на званом обеде. Вы зовете Шерлока на свой праздник, потому что он интересный, но вы заранее знаете, что он повергнет всех в состояние глубочайшего шока, будет невежливым, безразличным и, скорее всего, не оценит угощение. Джон сделал его удобоваримым для других людей. Фримен – феноменальный актер, но я не уверена, что все знали, насколько Мартин хорош, пока он не появился в “Шерлоке”. Он формирует наше отношение к этому удивительному созданию, и при этом сам просто великолепен. Когда они впервые встречаются, Джон говорит: “Боже, это потрясающе”,
“Как удивительно”, “О, я даже не подозревал…” В первых сериях это особенно важно. По ходу действия мы осознаем, что Джон занимает место персонажа, который “не понимает”. И встречаем все больше и больше людей, пораженных Шерлоком».
Мартин считает, что, встретив Ватсона, Шерлок сразу понял, что, покинув армию, тот чувствует себя потерянным: волнение, решительность и вкус к жизни – то, что заставляет его взбодриться и снова стать человеком дела. И в Шерлоке он находит идеального партнера для слегка опасных, слегка страшных приключений, Шерлок – лучший выбор для легко доступных острых ощущений.
«Шерлок и Джон – максимально не соответствуют друг другу, – говорит Бенедикт. – Они самая странная из всех возможных пар. Мозг Шерлока работает по методу дедукции, и он молниеносно принимает решения. Джон – человек-действие, он также ищет острых ощущений, хотя и не знает об этом, пока не возвращается к мирной жизни, которая начинает казаться ему пустой. В “Этюде в розовых тонах” мы видим, как человек, находящийся в крайне подавленном состоянии, преодолевает депрессию благодаря исключительному гению, не боящемуся иногда выходить за формальные рамки закона».
«Существует монолог, в котором Шерлок говорит, что гений нуждается в зрителе, имея в виду преступников, но мы-то знаем: Джон понимает, что Шерлок отчасти говорит и о себе. Джон нужен ему не только, чтобы помогать в расследованиях и давать медицинские заключения, он хочет, чтобы кто-нибудь был свидетелем его достижений».
«Они так хорошо друг с другом сочета ются, – говорит Марк. – Только посмотрите, как в сцене в “Этюде в розовых тонах”, когда они впервые встречаются, Шерлок принимает командование и незамедлительно решает, что они будут соседями по квартире. Я думаю, это захватывающе. Очень интересно, что даже несмотря на ненависть, которую поселила в нем Афганская война, Джон не говорит “нет”. Потому что он заинтригован: “Кто этот человек?..”».
[...]
«Удивительно, как получилась сцена в Бартсе, – подчеркивает Стивен. – Эту, действительно, самую первую встречу Шерлока Холмса и доктора Ватсона, во время которой Шерлок мгновенно определяет, что Джон только что вернулся из Афганистана, экранизировали крайне редко. Мы одни из немногих сделали это, хотя я и не исключаю, что кто-то мог сделать это и до нас».
«Я был в замешательстве, – признался Марк. – Это довольно странно, но практически все версии, повинуясь некоему шаблону, начинаются далеко не с начала их взаимоотношений: они уже давно друг друга знают, успели стать близкими друзьями, миссис Хадсон провожает клиентов вверх по лестнице… и это вселяет в тебя уверенность, что нужно сделать так же. Но ведь у них была первая встреча, и она стоит того, чтобы ее увидеть. И так как вслед за встречей идут дни, когда они только начинают изучать друг друга, пропадет соблазн искать идеи в предыдущих сериалах».
«Таким образом, – подводит итог Стивен, – вы получаете эгоистичного, слегка аутичного психопата и невероятно порядочного трудолюбивого солдата, двух максимально противоположных людей, которые только могли встретиться, но которые в скором времени начнут друг друга обожать и жить душа в душу…»
По сюжету противостояние между Шерлоком и таксистом Джеффом Хоупом происходит у дома 221-б, но потом его переместили в колледж Роланда Керра. «Это место так притягательно, потому что там менее безопасно, – утверждает Стивен. – В пилоте мы провели ужасно много времени в комнате на Бейкер-стрит, еще не зная, что Джон излечится, а ведь рассказ идет от его лица. Излечив Джона, мы смогли показать, как отчаянно он действует, чтобы спасти Шерлока. Это стало кульминационным моментом истории».
«Кульминация, – говорит Бенедикт, – наступает тогда, когда Шерлок понимает, кто его спас и что это значит для него. Это коренным образом меняет их взаимоотношения. Он начинает было рассуждать о точности выстрела, о военной карьере и моральных принципах стрелявшего, о его гордости и убеждениях, а потом – всего на мгновение – встречается с Джоном взглядом и понимает, что тот станет его напарником, летописцем и другом. Это очень важный момент, ведь он чуть было не сдал парня, спасшего ему жизнь».
Мартин согласен. «Это последний аккорд, подтверждающий зарождение дружбы, назревавшей на протяжении всей серии. Теперь Шерлок знает, что Джон – настоящий друг, готовый рискнуть ради него».
Стивен считает, что именно это лежит в основе их взаимоотношений. «Джон Ватсон спасает жизнь Шерлока Холмса тысячью разных способов. Если бы не он, Шерлок в конце серии остался бы одиноким, и причем мертвым, чудаком, не приди Джон вовремя. В итоге Шерлок научился кого-то ценить. В начале Шерлок считает Джона своего рода приобретением, вроде домашнего питомца, который будет сидеть тихонечко в углу и делать, что ему скажут. Хотя некоторые элементы этого остаются на протяжении всех их взаимоотношений. Джон напоминает Шерлоку, что тот смертен и подверг себя серьезной опасности».
«К этому все и шло, – вставляет Мартин. – Но Джон так очеловечивает Шерлока, что возврата к прошлому уже просто не может быть. Этот уникум считает, что все вокруг глупы, даже его лучший друг. Но друг может стать идеальной лакмусовой бумажкой для блестящего ума и помочь начать общаться с людьми человеку, который и доброе утро-то нормально сказать не может».
«Как это часто бывает, – говорит Стивен, – настоящая мужская дружба – это навсегда. Их взаимоотношения не изменятся и через двадцать лет. Они просто сразу поняли, что это навсегда».
«Дуэт Шерлока и Джона завораживает, – отмечает Бенедикт. – Одно из лучших достижений Стивена как сценариста, – что в конце они уже разговаривают как настоящие друзья, на протяжении серии к этому все и ведет. “Ужин?” – “Пора бы”– “На Бейкер-стрит одно китайское кафе…” Это очень современно, очень по-холостяцки, очень обыденно, и все же это отличное завершение эпизода, потому что ты начинаешь верить, что друг за друга они пойдут и в огонь, и в воду».
@темы: Sherlock, Книги по "Шерлоку" BBC, серия 1.01 (Шерлок)
Противником Шерлока оказалась, разумеется, Мэри Ватсон, жена Джона. «Она убийца, – говорит Аманда Аббингтон. – Она работала на ЦРУ и другие сомнительные организации. Она убивала людей за деньги, но не ради удовольствия, и была в этом весьма хороша. Она скрывала это от Джона и, так как жила под чужой личностью, думала, что ее секрет похоронен».
Бенедикту Камбербэтчу было интересно, что Шерлок неизменно поддерживает Мэри. «Он видит, как она подходит Джону, как она любит его. И это перевешивает все мрачные подробности ее туманного прошлого. Шерлок понимает, что все, что она делает, чтобы скрыть свою личность, – для того, чтобы сохранить любовь Джона. Так что Шерлок видит жертву обстоятельств там, где Джон видит только предательство. В третьем сезоне Джону предстоит смириться со многим: он женился на убийце, а его друг воскрес из мертвых. Для него в этом сезоне предостаточно приключений».
("Sherlock Chronicles" Steve Tribe)
скан страницы

Таково мнение создателей сериала...
@темы: Sherlock, Книги по "Шерлоку" BBC, серия 3.03 (Шерлок)
читать дальшеСамоубийство, пожалуй, самый разумный выход из тупика.
Ещё неделю тому назад он надеялся, что сможет перебороть тягу к вину или по крайней мере настолько держать себя в руках, чтобы от неё страдал только он один. Но если пациент, несмотря на чудовищные страдания, отказывается прибегнуть к помощи врача из за боязни, что тот может выболтать его секреты, значит пора кончать.
Но чувство долго не позволяло бросить экспедицию, а потом он и вовсе осознал психологическую подоплеку своих запоев.
Воздержанная, размеренная жизнь до сорока четырех лет, потом испытал тяжёлое душевное потрясение. Девять недель беспробудно пил; уехал за границу; уезжая из Франции, внушал себе, что жажда спиртного осталась там, на берегу; четырнадцать месяцев держался; увидев клумбу герани, опять сорвался, принял самые крутые меры; снова уехал за границу; почти шесть лет всё шло хорошо; после новой травмы — опасный рецидив; пил шесть недель; в третий раз уехал за границу; самовнушение не помогло; крутые меры не помогли; воспоминания о маргаритке; жажда спиртного стала постоянной; за тринадцать месяцев срывался дважды, один раз без всякой причины. Новый симптом — постоянная тяга к вину— первый признак хронического, прогрессирующего алкоголизма. Кроме того, постоянный страх…
Это было словно удар по голове, мысли рассыпались дождём искр.
— Да ведь это же не алкоголизм! Это страх. Всего лишь бессмысленный страх. Ты пил от страха, что запьёшь…
Сам не понимая как, Маршан очутился на ногах и упёрся в скалу, чтобы она не качалась; луна плясала в небе. Нет, это просто разыгрались нервы! Закрыв глаза, он подождал, пока в груди не перестал стучать молот, потом принялся разбирать свою болезнь дальше.
Этот страх одолел его, только когда перестало помогать самовнушение и он перестал анализировать происходящее. И всё же за целых тринадцать месяцев страх только дважды заставил его напиться. Да разве это та неизлечимая привычка, против которой он так отчаянно, так безуспешно боролся?
— У тебя же её нет! — закричал он и рассмеялся так, что в скалах ответило эхо. — Ты же, осел, не разобрался как следует! Шарахался от призрака, созданного твоим же воображением! От пустоты!
Он нагнулся, поднял пистолет и, осторожно спустив курок, сунул его за пояс. С пьянством покончено. Он больше не боится этого. До смешного глупо! И, набивая трубку, Маршан угрюмо улыбнулся. Хорошего же дурака он свалял — он, знаменитый психиатр!
...
В Европу экспедиция вернулась в положенное время, но потеряв двух человек. В тропических болотах дизентерия унесла Штегера, а де Винь был убит в схватке с туземцами, когда исследователи попытались проникнуть в дебри долины реки Укаяли. Гийоме тогда с ними уже не было, — с общего согласия его оставили в миссии на Амазонке, и он присоединился к исследователям, только когда они возвращались обратно.
Три с лишним года непрерывных трудов, опасностей и лишений наложили на каждого свой отпечаток. Дюпре превратился в дряхлого старика; он мужественно старался выполнять свои обязанности, но мечтал лишь об одном — вернуться во Францию и прожить остаток своих дней на покое. Его напыщенность не выдержала слишком долгих испытаний, она уступила место простоте, придавшей ему на закате дней ту величавость, обрести которую он всегда стремился. Два последних года экспедицию по существу возглавлял Маршан, а Рене и Феликс были его помощниками. Все трое старались по мере сил щадить самолюбие Дюпре и держались на заднем плане, почтительно выдвигая различные «предложения», а у старика хватало благоразумия не пренебрегать этими предложениями.
Маршалу эти годы принесли исцеление. Он раз и навсегда избавился от страшного призрака, а огромная ответственность, которая легла на него, когда его старый друг окончательно сдал, принудила Маршана к такому длительному воздержанию, что в конце концов пропала и физическая потребность в алкоголе. Он тоже постарел, но теперь он излечился от недуга и мог, ничего не страшась, вернуться в Париж.
Бертильон возмужал и перестал без нужды рисковать жизнью, чтобы доказать свою смелость, в которой и так никто не сомневался. Один только Лортиг ничему не научился. Потрясение, вызванное историей с соколом, давно забылось, и память его преобразила этот эпизод в волнующее приключение, в котором он, как и переводчик, играл яркую героическую роль. Ни опасность, ни всеобщее осуждение не могли надолго сбить самоуверенности Лортига, — после каждого посрамления она неуклонно и неизменно к нему возвращалась.
Маршан беспокоится о Феликсе, с которым он за это время сроднился.
Рене рассмеялся, но глаза его слались серьёзными.
— Я уступлю свою долю почестей Гийоме. У меня другие планы. Возможно, в этом году я совсем не попаду в Париж. Из Марселя я сразу отправлюсь домой, в Бургундию, а потом, наверно, в Лион. Но Феликс, вероятно, поедет с вами.
— Разумеется, но не об этом речь. Как он думает жить дальше?
— Он, кажется, собирается стать журналистом.
— Гм. Это неплохо, если он будет преуспевать. В противном случае дело дрянь. Бедность ему противопоказана.
— Вы хотите сказать?..
Маршан утвердительно кивнул головой.
— В скверной квартире и при плохом питании приступы старой болезни неизбежно возобновятся.
— Но ведь он был совершенно здоров последнее время и стал совсем другим человеком. Вы прямо–таки сотворили чудо.
— Да, его состояние заметно улучшилось. Удивительно, как он сумел так окрепнуть в условиях экспедиции, да ещё в таком климате. И всё же здоровье его слишком подорвано, он не выдержит новых лишений. Если он не хочет опять свалиться, то должен жить в достатке. А у него, кроме жалованья, ничего нет.
— Да, но сейчас у него уже скопилась порядочная сумма. На первых порах ему хватит, а тем временем он подыщет себе работу.
Маршан немного помолчал, попыхивая трубкой.
— У меня куда больше денег, чем мне нужно, — начал он.
— Не вздумайте сказать это Феликсу! — воскликнул Рене, — он вам никогда не простит.
— Конечно, он трудный человек, но если бы вы…
— Будь у меня самого лишние деньги, я бы не рискнул предложить ему их. Даже своих ближайших друзей он держит на известном расстоянии. Он по натуре человек одинокий. Порой мне кажется, что ему никто не нужен.
Рене умолк и стал смотреть на воду.
— Дело в том, что мы все одиноки, — сказал Маршан. — Можно при случае спасти человеку жизнь или подлечить его — вот почти и всё, что один человек может сделать для другого. — И неожиданно добавил: — А мой сын умер совсем маленьким.
И ему все же удается помочь.
На другой день к вечеру, когда все трое вышли на палубу покурить, Маршан сказал Рене и Феликсу, что получил письмо от своего банкира и тот настоятельно советует поместить имеющиеся у доктора сбережения в одно очень надёжное и доходное предприятие. Не пожелают ли друзья воспользоваться этой возможностью? Рене отказался — ему предстояло в скором времени израсходовать почти все свои деньги, а Феликс принял предложение Маршана так просто, что доктор даже усомнился — нужно ли было прибегать к уловкам? «Мартель судит по себе, — подумал он. — Риварес слишком большой человек, чтобы придавать значение деньгам».
Не совсем так, да ладно.
Рене возвращается в Мартерель. Среди его вещей родные находят портрет Феликса.
— Какое странное лицо! — воскликнула Анжелика. — Нет, Бланш, я с тобой не согласна. Он довольно красив, я бы даже сказала — замечательно красив, только… Посмотрите, Этьен.
Маркиз не спускал глаз с Рене.
— Можно? — спросил он мягко.
— Конечно, сударь.
Маркиз глядел на портрет и молчал. Так вот он — человек, лишивший его последней надежды. Он мечтал, что когда–нибудь, когда Маргарита уже вылечится и будет счастлива, а все былые невзгоды позабудутся, он станет для Рене другом — быть может, самым близким его другом. Теперь это невозможно.
— Благодарю, — сказал он наконец и положил портрет на стол.
— Вам это лицо ничего не напоминает, Этьен? — спросила Анжелика.
— Напоминает. Но не чертами, а выражением. Картину в Лувре — «Святой Иоанн» Леонардо да Винчи. Я рад, Рене, что он твой друг, а не враг.
— Я тоже, отец.
Рене ревнует отец, и ревнует любимая, обожаемая сестра.
Когда Рене пришёл вечером к сестре пожелать ей доброй ночи, она попросила принести ей портрет и, оставшись одна, долго с тоской смотрела на красивое, опасное лицо. Художник был искусным мастером, хотя ничего не знал о человеке, который ему позировал. На портрете Феликс улыбался, лицо его было наполовину в тени.
— Я его ненавижу! — простонала Маргарита, прикрыв рукой глаза. — Ненавижу!
Потом бессильно опустила руки. Чудовищно ненавидеть человека, который спас Рене от мучительной смерти. И ведь в его лице нет ничего отталкивающего. Таким могло быть лицо ангела, если бы не эта улыбка…
Используя заработанные Рене деньги, они начинают лечение Маргариты. Все тяжело и безрезультатно.
Рене, который мучился, глядя, как борется с болезнью сестра, не в силах ей чем–либо помочь, и для которого осень и зима, проведённые в Лионе, тянулись страшно медленно, изредка получал письма от Маршана, Бертильона и самого Феликса.
Париж встретил Ривареса приветливо. Дюпре рассказал на банкете историю с соколом, и она имела огромный успех, а острый язык и бархатный голос Ривареса довершили остальное — он стал популярен. Две крупные газеты уже пригласили его на постоянную, хорошо оплачиваемую работу, так что бедность ему не угрожала. В январе Маршан писал: «Теперь я уже не так тревожусь за его здоровье: он с каждым месяцем становится все крепче. Когда мы приехали в Париж, я посоветовал ему показаться моему старому коллеге Леру и теперь более чем доволен результатами. Феликс как пациент, да и во всём остальном, являет собой образец благоразумия — тщательно соблюдает все указания относительно диеты и режима; работает спокойно, не переутомляясь; заводит влиятельных друзей, не поступаясь собственным достоинством; блещет остроумием, не злобствуя и приобретает репутацию знатока, не задевая других. Между прочим, его коллекция туземного оружия быстро пополняется: он обнаружил удивительное уменье добывать его в самых неожиданных местах. Со временем она будет представлять немалую ценность, а пока это всего лишь безобидное и не слишком дорогостоящее увлечение. Женщины, разумеется, бросаются ему на шею, но несомненно погубят его жизнь не они. А сейчас он старательно, камень за камнем, строит её. Боже, помоги глупцу!»
Это письмо встревожило Рене. Уже второй раз Маршан намекал, что Феликсу угрожает какая–то опасность. Почему с ним должно что–то случиться? Разве мало он уже перенёс? Отчего ему не преуспевать сейчас? Ведь он заслужил это своей энергией, своими талантами. Просто Маршан не может забыть несчастий, которые ему пришлось пережить самому, и повсюду видит лишь козни и трагедии. Самая его привязанность к Феликсу и питает эти страхи. Как будто в мире мало подлинного горя и нужно ещё выдумывать несуществующие беды. Придя к такому заключению, Рене перестал тревожиться.
Письма самого Феликса были неизменно радостны и забавны. Они приходили регулярно и, хотя в них чувствовалось стремление подбодрить друга, искрились непринуждённым весельем. Для Рене их ласковая живость была словно мелькавший раз в неделю луч солнца. Он читал многие письма Маргарите, — ему казалось, что они должны придать бодрости и ей.
Под новый год на имя Маргариты пришла чудесная гравюра — сражающийся гладиатор. «Я беру на себя смелость послать вашей сестре эту гравюру, хотя до сих пор знаком с ней только через вас, — писал Феликс. — Но это уже немало, и я надеюсь, она позволит мне считать себя её старым другом».
Через какое-то время Рене и Феликс встречаются на банкете Географического общества. Искрящеется веселье Феликса не на шутку пугает Рене. И, как на следующий день выясняется, небезосновательно.
— Что происходило с вами вчера вечером? — спросил он, внезапно оторвавшись от созерцания развешанных на стене стрел, палиц и духовых трубок.
— Со мной?
— Да, с вами. Я был в ужасе, видя, как вы изощряетесь. Знаете, мне даже показалось на минуту, что у вас опять начинается приступ.
— Мне тоже так показалось, — тихо ответил Феликс.
— Феликс? Неужели…
— Нет, нет, кажется всё обошлось. Я попал в пути под дождь, насквозь промок и несколько часов не мог обсушиться. Вчера перед вашим приходом я рассказал об этом Маршану, и он поднял такую панику, что совсем меня перепугал. Он считает, что достаточно одной серьёзной простуды, и все может возобновиться. Я не хотел, чтобы вы об этом узнали.
— А Леру вы показывались?
— Я только что получил от него записку. Он пишет, что вчера поздно вечером к нему заходил Маршан и сегодня утром он ко мне заглянет. Смешно, право, как они оба любят поднимать шум из–за пустяков. Волноваться–то ведь совсем нечего… Все бы давно уже началось…
— Вы уверены?
— Я уверен, что я жалкий трус, а Маршану лучше бы помолчать, — свирепо отрезал Феликс.
— Феликс! Почему же вы не сказали мне вчера?
— Зачем? Чтобы вы отправились ко мне домой и провели перед поездкой в–весёленькую ночку, шагая по комнате? Из–за того что я трус, вы должны лишаться сна? Вот и Леру, это его звонок. Только бы он сдержал свои чувства. Эти доктора до смешного мягкосердечны. Казалось бы, они–то уж достаточно всего нагляделись и могли привыкнуть… Здравствуйте, доктор! Как только Маршану не стыдно б–беспокоить вас по пустякам! Уверяю вас, я здоров как бык. Нет. Рене, не уходите.
К счастью, осмотр врача приносит радостные новости — Феликс здоров. Совсем.
— Мне кажется, — сказал Леру, — я могу с уверенностью сказать, что болезнь прошла.
Феликс молча взял сигару и стал вертеть её между пальцами.
— Так вы считаете, что он уже совершенно вне опасности? — спросил Рене. — И приступы никогда больше не повторятся?
— Если только что–нибудь не вызовет болезнь снова. Здоровье его никогда уж не будет особенно крепким. Имейте в виду, — резко повернулся он к Феликсу, — экспедиции в тропики и сражения вам противопоказаны. А в остальном, если исключить кораблекрушение, — вы в такой же безопасности, как и все мы. Будьте благоразумны и не подвергайте свой организм новым встряскам. В целом, я думаю, можно считать вас излечившимся.
...
Едва за доктором захлопнулась дверь, Риварес в бешенстве повернулся к Рене. Внезапно его начало трясти.
— А, чтоб вас, Рене… Уходите! Оставьте меня хоть на минуту… Чёрт бы побрал Леру и его поздравления!
Необычайным напряжением воли он взял себя в руки и стал сыпать словами:
— Вы помните, Рене, как в долине Пастасы Маршан внушал мне, что для спасения души полезно кричать, когда дела обстоят плохо? Но всякий совет можно дополнить. Вот сейчас я поднимаю немыслимый шум, когда знаю, что всё в порядке. Не совсем логично, не правда ли?
На губах Рене появилась чуть заметная улыбка. Он понял, что в эту минуту лучшим доказательством дружбы будет какая–нибудь длинная тирада.
— Мне редко выпадает честь понимать ваши действия, — сказал он, — но однажды я свалял страшного дурака, потому что то, чего я боялся, не случилось. И как ни странно, я испытывал не чувство облегчения, а досаду: меня бесило, что я целый день набирался храбрости, а она мне так и не понадобилась.
Рене не объяснил, чего именно он боялся, и Феликс, уже вполне овладевший собой, бросив взгляд на Рене, подумал: «Что–нибудь с его сестричкой. Интересно, что чувствуешь, когда тебя так любят?»
...
— ... Но всё равно, не надо говорить такие вещи людям, которые их не понимают. Кто знает вас ближе, тот быстро к ним привыкает, но вначале меня это тоже огорчало.
— Вас? Пожалуй. Вы же питали ко мне слабость.
— А Леру. по словам Маршана, вас чуть ли не боготворит. Неужели для вас это новость? Несмотря на весь ваш ум, вы порой бываете удивительно недогадливы.
— Да я с ним едва знаком! Только лечусь у него.
— Что из того… Вряд ли вы очень коротко знакомы с вашей квартирной хозяйкой, но мне рассказывали, что она горько плакала, когда вы уехали в Лондон. А её сынишка, который чистит вам ботинки, бережёт монетку, полученную от вас в Новый год, и не хочет её тратить. А как по–вашему, почему в кафе Преньи меня обслуживают лучше других? Да потому, что кельнеры обожают вас, а Бертильону вздумалось сказать им, что я ваш друг.
— Всё это глупости, Рене. Никто из них ни разу не дал мне понять…
— Ещё бы! Они вас слишком боятся. И всё же у вас не меньше поклонников, чем у…
Феликс расхохотался.
— «О боже! Твой единственный шут!» Сейчас я многим нравлюсь — оттого лишь, что я корчу из себя шута и всех развлекаю. Стань я на минуту самим собой, и все обратятся против меня.
— Все? Маршан, например?
— Маршан хорош, когда не кладёт тебя под микроскоп. Оказывается, вивисекторы вне стен своей лаборатории народ очень добрый. Но в большинстве своём люди относятся к тебе хорошо, лишь когда ты не доверяешь им и не показываешь, что тебе больно.
Шло время. В лечении Маргариты наконец появился ощутимый прогресс.
И у Феликса дела шли хорошо. Чувствовал он себя прекрасно, в Париже и Лондоне за ним упрочилась репутация талантливого журналиста; в обеих столицах у него было много друзей, а врагов — не больше, чем у любого человека, быстро сделавшего блестящую карьеру.
....
Феликс, спускаясь по лестнице, услышал, как один журналист говорил другому:
— Конечно, он блестящий застольный оратор, но сегодня он не совсем в форме. Послушал бы ты его в прошлом году! Это был настоящий фейерверк!
Риварес обогнал журналистов и, улыбаясь, вышел на улицу. Да, сегодня он был «не в форме» и никогда больше не будет он «в форме»… Знали бы они, что вызвало прошлогодний «фейерверк»…
Да, в тот памятный вечер, год тому назад, он был так забавен, что все хохотали до слёз, а когда он сел на место, присутствующие стали барабанить по столу и кричать: «Продолжайте!» Он слушал смех, слушал аплодисменты, а в голове стучало: «Приступы возобновятся, и тогда останется только одно — выпить яд, только одно…»
Но теперь он в безопасности, в полной безопасности, «если исключить кораблекрушение». С этим кошмаром, как и со всей трагедией, со всеми муками его юности, покончено; и больше никогда не придётся ему отгонять демона страха напускной весёлостью. И никогда больше не бросится он в бездну, потому что какой–то друг оказался предателем, а какой–то бог — фальшивым идолом; он разделался с богами и с демонами и стоит ногами на твёрдой земле.
С друзьями он, правда, разделался ещё не полностью. Пожалуй, это было бы разумнее, но человеку приходится считаться со слабостями собственной натуры: так уж он устроен, что не может жить совсем без привязанностей. Ну что ж, он позволит себе одного друга. Он и тут в полной безопасности: никакая дружба не сможет занять в его жизни такое место. чтобы это угрожало его душевному спокойствию, а привязанность Рене — хорошее прибежище от полного одиночества. Душа у Рене чистая, и он ни на что не притязает. Рене можно довериться — он никогда не станет допытываться, никогда не предаст… А если вдруг… И это не страшно. Страшно было только одно предательство, но это случилось так давно, что все уже изгладилось из памяти. Риварес перешёл через мост и свернул к острову Святого Людовика. Идти домой было ещё рано, он не чувствовал усталости, и чудесная ночь располагала к прогулке. Он всегда больше любил Париж ночью, к сейчас тишина вокруг гармонировала с глубоким спокойствием души, сбросившей павшее на неё в юности проклятье.
Никогда не знаешь, как все повернется в жизни. Как ни клялся Феликс никогда больше не лезть в политику, из этого ничего не вышло. Он оказался в самой гуще революционного движения. Провалившееся восстание едва не стоило ему жизни и стоило ему здоровья. У него снова начались приступы его ужасной болезни.
Консилиум собрался у Маршана. После ухода Леру и профессора Феликс подошёл к Маршану. На этот раз он вполне владел собой.
— Скажите мне правду. Им не хочется меня огорчать, но ведь во всём виноват я сам, я знал, чем рискую. Лучше сразу узнать самое худшее. Они что–то скрывают. Это полное крушение?
Маршан побледнел, но ответил не колеблясь, глядя Феликсу прямо в глаза:
— Да, пожалуй. Если вас не страшит такая жизнь, вам, возможно, ещё удастся прожить довольно долго. Но приступы будут повторяться все чаще и в конце концов доконают вас. Смерть не из приятных, что и говорить. И помочь ничем нельзя. Опиум, как вы знаете, может ненадолго ослабить боль, но, как только вы увидите, что он стал вам необходим, — тут же стреляйтесь.
Феликс кивнул.
— С этим я уже давно покончил. Не бойтесь. Я не приобрету этой привычки и не застрелюсь. Сколько мне ещё осталось жить?
— Не знаю. Если будете беречься, возможно даже несколько лет. Но в любой день болезнь может возобновиться. Если вы хотите ещё что–то сделать, начинайте не медля.
— Я уже начал. С этого все и пошло.
— Можно мне спросить, что с вами случилось? — прошептал Маршан.
— Что со мной случилось? Помните демонов племени хиваро? Гурупиру, который говорит человеческим голосом? Он явился мне и заговорил об Италии, и я пошёл за ним в трясину. А там, если помните, ждёт Ипупиара, чудовище с вывернутыми назад ступнями, — думаешь, что убегаешь от него, а на самом деле… Вот и все.
...
Маршан посмотрел ему вслед, потом отодвинул рукопись в сторону. Он сознавал всю важность начатой им работы. Она была значительнее даже той первой любви, поруганные останки которой он сжёг много лет назад. Всё–таки, завершив её, он спас бы тысячи детей от безумия, рождаемого страхом. Но он сжёг бы и этот свой труд, если бы мог очистить этим своё прошлое от Гийоме и «той, что раскрывает секреты». Если б не это, Феликс, быть может…
Он прикрыл глаза рукой. «Ты хочешь слишком многого», — подумал он. Не он спас своего пациента, а тому пришлось спасти его. Ну, хватит! Как бы то ни было, он спасён и должен продолжать свою работу.
Выйдя от Маршана, Феликс сталкивается на улице с Рене.
Рене ответил после долгой паузы:
— В последнем письме я писал вам о ней. Если помните, она уже выезжала в коляске.
— И даже немного ходила.
— Да, так вот однажды, когда мы катались, ей захотелось зайти в магазин и выбрать мне какой–нибудь подарок. Она ведь ни разу не была в магазине. Когда я помогал ей сойти, из–за угла выскочила подвода, пьяный возчик погонял, и они налетели на нашу коляску. Мы упали. Я не успел оттащить Маргариту, и её переехало колесом. Повреждён позвоночник… Нет, жизнь её вне опасности, и старая болезнь не вернулась. Она уже вполне оправилась и окрепла, но тем не менее — всё кончено. Она уже никогда не сможет ходить.
Рене просит Феликса поехать с ним в Мартерель, чтобы помочь Маргарите пережить тяжелое время и отвлечься. Феликс соглашается.
В дороге Рене не раз казалось, что Феликс старается развлечь его разговорами. В конце концов он встревожился, но ненадолго. Эта ровная весёлость не имела ничего общего с тем напускным весельем, которое так испугало его на прошлогоднем банкете Географического общества. Раз Феликс не острит без удержу — бояться нечего. Правда, он очень похудел, и вид у него измученный, но это, вероятно, от раны. Ему нужно отдохнуть. Да, но… он дрался?
Рене украдкой взглянул на обращённую к нему неизуродованную щеку. Он давно уже понял, что знает о Феликсе очень мало, но любопытство его не мучило. Если знаешь горести друга, но ничем не можешь помочь, ему от этого не легче, а в остальном — король всегда поступает правильно.
Однако, когда их поездка подходила к концу, Феликс сам заговорил об этом. Он не стал упоминать о собственных злоключениях и не назвал синьора Джузеппе, а серьёзно и беспристрастно рассказал о цели восстания в Апеннинах и о том, как развивались события.
...
— Это ваше окончательное решение? Тогда, наверное, в один прекрасный день… — Рене запнулся.
— В один прекрасный день меня схватят, и последствия будут не из приятных. Разумеется, это так. Но, видите ли, Рене, оказалось, что именно это — дело моей жизни. А пока я собираюсь совершить набег на ультраконсервативный сельский замок и предстать перед вашей благочестивой тётушкой и всем аристократическим семейством со свежим сабельным шрамом, который обличает меня как безбожника и кровожадного санкюлота. Что же вы собираетесь им сказать?
Рене поморщился, но после минутного раздумья спокойно ответил:
— Я думаю, лучше всего будет ничего не говорить, по крайней мере вначале. Отец и сестра никогда не задают нескромных вопросов, а остальные подумают, что вы дрались на дуэли. С их точки зрения, это, конечно, грех, однако не пятнающий порядочного человека. Тётя и брат и так сейчас расстроены. Если мы сразу скажем правду, отношения в доме невыносимо обострятся. Они сочтут ваше поведение преступным.
— А вы?
Феликс посмотрел на Рене с еле заметной усмешкой. Но тот ответил без колебаний:
— Я? Что я думаю о вас и ваших делах? Но на этот вопрос я уже давно ответил, в долине Пастасы.
Они приезжают в Мартерель. Первая встреча Феликса и Маргариты:
Вскоре он повёл Феликса к сестре. Её комната была убрана цветами, в распахнутые окна врывался весёлый солнечный свет, но тем мрачнее казалась сама Маргарита. Она была в чёрном и на этот раз не надела никаких украшений в честь приезда Рене, а густые волосы были гладко зачёсаны и уложены на затылке. Вежливо улыбаясь, Маргарита пожала гостю руку, но потемневшие глаза смотрели угрюмо и насторожённо. Занимая гостя светской беседой, она говорила неестественно звонким, нарочито весёлым голосом.
— Я очень рада, что наконец познакомилась с вами. Мы так долго собирались и никак не могли встретиться! Мне, право, стало даже казаться, что вы существуете лишь в воображении Рене.
— Так оно и есть, — последовал быстрый ответ. — Во всяком случае, такой, какой я сейчас. На свете не было бы такой личности, если бы я не пригрезился Рене.
— Ну, это клевета, — запротестовал Рене. — У меня не бывает кошмаров. Он сам за себя отвечает, Ромашка.
Но Маргарита не слушала, она рассматривала гостя из–под опущенных ресниц.
— А вы… — начала она негромко и умолкла.
Он отвечал улыбкой на её взгляд и закончил:
— Ненавижу ли я его за это? Только иногда.
Маргарита откинула назад голову и молча посмотрела на Феликса — сначала с любопытством, а потом с глубоким задумчивым удивлением. Он не был похож на того нестерпимо счастливого и удачливого человека, которого она так долго втайне ненавидела. Когда гость вошёл в комнату, она заметила, что он хромает; теперь её взгляд остановился на искалеченной левой руке и шраме на лице. Внезапно она увидела, что его глаза широко раскрылись, а ноздри побелели и задрожали. Тут до её сознания дошло, что брат о чём–то её спрашивает, и она ответила наугад:
— Не знаю, милый.
Феликс отвернулся. Всё поплыло в каком–то красном тумане. «Только ты, зверь, называющий себя богом, — подумал он, — мог так надругаться над этим хрупким, беззащитным существом! Мало тебе меня?»
Но тут он вспомнил, что не верит в бога и что на свете есть немало других людей, к которым судьба была излишне жестока. В ушах звучали горестные всхлипывания Андреа: «Звери! Бедняга Карли!»
Проходит несколько дней. Все трое отлично проводят время. Потом случайный разговор возвращает Рене и Феликса к первому поворотному моменту их отношений.
— Что вас так развеселило? — спросил Рене. Феликс не повернулся к нему, но Маргарита, снова рассмеявшись, ответила.
— Мы говорили о том, что Бланш очень боится коров, а потом стали гадать, кого вы в Южной Америке считали самым страшным зверем. Тётя предположила, что пуму, Бланш — змею, а я — таракана. И вот когда к нам подошёл господин Риварес, мы спросили, кого он боялся больше всех, и он ответил: «Желтогрудых колибри». Что с тобой, Рене? Ты так вздрогнул… Неужели ты тоже боишься колибри?
— Одно время боялся смертельно, — пробормотал он. — Но это прошло.
Феликс посмотрел на него.
— Прошло? Совсем? Тогда, быть может, и я избавлюсь от этого страха.
Позже, когда они пошли с Рене гулять, Феликс вернулся к этому разговору:
— Вы действительно об этом не думаете, Рене? Или сказали это, просто не желая портить мне настроение?
Рене отрицательно покачал головой.
— Дорогой мой Феликс, признания в любви нельзя повторять. Неужели вам нужны ещё уверения, что я могу обойтись и не получив объяснения ваших поступков, которые я не могу понять?
— Неужели вы никогда не спрашиваете себя «почему»?
— Почему вы пошли за мной? У меня есть свои догадки, но если даже я и ошибаюсь, это не имеет значения. Вы не пошли бы, если бы у вас не было веских причин.
Опустив глаза, Феликс продолжал:
— Каковы же ваши догадки?
— Я скажу, если вам интересно. Иногда я объяснял себе это так: вы увидели, что я безрассудно подвергаю себя опасности… Ну а мы ведь не давали вам возможности держаться с нами непринуждённо. Может быть, вы… стеснялись или не были уверены, как я отнесусь к вашему предостережению. Откуда вам было знать, что я не грубая скотина? Удивляет меня вообще в этой истории не ваше поведение, а моё собственное. Не понимаю, почему я тогда всем солгал. Просто какое–то глупое упрямство; а может быть, я, сам того не сознавая, хотел избавить вас от расспросов о том, как вы очутились рядом со мной.
Рене замолчал и повернулся к Феликсу. Тот остановился, глядя на траву.
— А потом?
— Потом, когда вы поддержали мою выдумку, я, конечно, почувствовал себя подлецом. Вам, естественно, ничего другого не оставалось. Сначала я всё ждал, что вы как–нибудь заговорите об этом. Но вы молчали. Наверное, вы заметили, что я немного стыдился всей этой истории, и не хотели меня смущать.
— Ах, Рене, Рене, вы навсегда останетесь ребёнком!
— Вежливый намёк на то, что я навсегда останусь ослом?
— Скажем — херувимом. Неужели вам никогда не приходило в голову, что не у вас одного могут быть причины стыдиться?
— Феликс, — поспешно перебил его Рене, — если вы… о чем–нибудь сожалеете… то я ничего не хочу об этом знать…
— Не хотите? Боюсь, что теперь, раз уж мы зашли так далеко, вам придётся узнать все.
— Хорошо, — сказал Рене и, растянувшись на траве, надвинул на глаза соломенную шляпу. — по крайней мере устроимся поудобнее. Я вас слушаю.
Феликс сел рядом и стал выдёргивать пучки травы. Затем, отшвырнув их в сторону, застыл, глядя прямо перед собой.
— В то время, — начал он, — люди интересовали меня только с двух точек зрения: «могу ли я использовать этого человека» и «должен ли я его бояться». Вас я боялся.
Рене привскочил.
— Не надо! Это мне слишком хорошо известно.
Он услышал рядом судорожный вздох.
— Я… говорил в бреду и об этом?
— Вы пересчитали нас всех по пальцам. Дошла очередь и до меня. Кажется, я чуть не довёл вас до самоубийства. Но в ту ночь вы отчасти со мной сквитались.
Феликс снова отвернулся.
— Есть вещи пострашнее самоубийства. Во всяком случае, я боялся, что вы посоветуете Дюпре уволить меня в первой же миссии. Я знал, чем это мне грозило. Мне удалось задобрить всех остальных, я работал за них и подлаживался к ним, но я даже и не пытался подлаживаться к вам и к Маршану. Только с Маршаном было проще: его не волнуют вопросы морали, и потом я знал, что, если уж все раскроется, он поймёт, а вы — возможно, нет. А это главное. Вот я и пошёл за вами, чтобы поговорить с глазу на глаз. Я хотел рассказать вам кое–что из своего прошлого… Нет, сейчас мы об этом говорить не станем… Я боюсь об этом думать даже сейчас… Но я хотел рассказать вам… то, что смог бы, и просить вас сжалиться надо мной. А если б вы пригрозили разоблачить мой обман или стали бы… смеяться…
— Смеяться?
— Надо мной слишком долго смеялись… Тогда бы моё ружьё нечаянно выстрелило, я бы привязал к вашему телу груз и бросил его в реку. Я знал, что, убрав вас с пути, сумею вить из Дюпре верёвки. Вряд ли бы я это действительно сделал, — в самый решительный момент редко у кого хватает на это сил. Скорее всего застрелился бы сам. Но намерения у меня были именно такие. Когда человек загнан в угол, он способен на всё. Потом я увидел пуму. Когда собираешься убить человека, а вместо этого приходится его спасать, чувствуешь себя н–немного странно. На какое–то мгновение я растерялся… а то бы я выстрелил на несколько секунд раньше. Хорошо хоть, что я опомнился не слишком поздно, и так по моей милости она разодрала вам руку…
Феликс снова принялся выдёргивать пучки травы.
— Вот и все, — произнёс он слегка охрипшим голосом. — На этом кончается одно не слишком приятное признание. Что вы с ним собираетесь делать? Приберечь для подходящего момента?
— Конечно, я буду его хранить, — ведь это первый случай, когда вы добровольно приоткрыли немного свою душу. Что касается ваших тогдашних намерений… ну что же, если бы я оказался способным возмутиться или рассмеяться, меня бы стоило утопить. Ну, пошли завтракать, и давайте забудем про пуму и ещё более неприятных тварей, которые смеются Маргарита права — таракан куда страшнее пумы.
— Но т–тараканы же не смеются.
— Не важно, я ведь не Маргарита! На семью достаточно одного любителя точности. К тому же я склонен думать, что они всё–таки смеялись, — тогда в Гуаякиле, когда ползали по нас и слышали, как мы чертыхались.
— Берегитесь, — заметил Феликс. — Если вы станете приписывать им такие свойства, они превратятся в богов.
Рене грустно взглянул на друга, но ничего не сказал. Он давно понял, что атеизм для Феликса — ненадёжное укрытие, где он ищет спасения от какой–то язвы, разъедающей ему душу, от страшного, вечно живого проклятья, которое когда–то было верой.
Через какое-то время Рене перевозит сестру в Париж. Феликс часто заходит к ним и дает Маргарите уроки испанского.
Она положила руки брату на плечи и посмотрела ему в лицо.
— А если и так, то это не причина, чтобы у тебя был такой усталый вид. Что случилось?
— Ничего. — Рене сел и провёл рукой по волосам. — Я только что встретил Леру, — добавил он, обращаясь к Феликсу. — Он остановил меня на улице и спросил, вернулись ли вы.
— Я виделся с ним в августе.
— Да, он сказал мне.
— А он сказал вам…
— Это вышло случайно. Он полагал, что я знаю, раз вы гостили у нас. Но, конечно, никаких подробностей он мне не сообщил.
Маргарита переводила взгляд с одного на другого.
— Значит, что–то случилось. Это секрет?
— Совсем нет, — весело ответил Феликс, — только незачем докучать вам этим. Ваш чрезвычайно мягкосердечный брат р–расстроился, услышав, что состояние моего здоровья оставляет желать лучшего. Я сам во всём виноват — подорвал его в Апеннинах.
— Это то самое? — помолчав, спросил Рене.
— Да, опять. В то утро, когда мы встретились на набережной, я как раз шёл от Леру. Мне не хотелось вас огорчать.
— И нет никакой надежды?
— Они говорят, что нет. Но я ещё не собираюсь умирать, а между приступами у меня будет много времени. Пока что был только один. Это вполне терпимо. Вот увидите, мадемуазель Маргарита успеет ещё не раз уличить меня во всевозможных ошибках… даже в погрешностях против испанской грамматики.
При последних словах он взглянул на Рене, но тот не заметил вызова.
— Так я пойду переоденусь к обеду, — угрюмо сказал Рене и вышел из комнаты.
Маргарита посмотрела на Феликса. Во взгляде её была боль.
— И вы тоже…
Услышав её прервавшийся шёпот, он повернулся к ней с лучезарной улыбкой.
— Ах, мадемуазель, мир так демократичен! Даже камеру смертника приходится делить с другими.
Она порывисто схватила Феликса за руку. Он нежно прикоснулся кончиками пальцев к её волосам.
— Бедная девочка, — сказал он. — Бедная девочка!
Развлекая Маргариту, они втроем решают почитать в ролях "Генриха Пятого". Слушая, как Феликс читает "свои" реплики, Маргарита поражается глубине его переживания.
Феликс читал речь короля, обращённую к лорду Скрупу Мешему:
А, Скруп! Что мне тебе сказать…
Эти слова были произнесены таким глубоким голосом, что заставили Маргариту взглянуть на Феликса. В лице его не осталось ни кровинки.
Ты, Имевший ключ ко всем моим советам
И в глубине души моей читавший!
«Неужели то была женщина?» — подумала Маргарита, как когда–то Рене. Она посмотрела на брата. Он слушал затаив дыхание, не двигаясь, заворожённый великолепием стихов, переливами чудесного голоса. Глаз Феликса он не видел.
Ты лучшее из чувств на свете — веру
В людей–сомненья ядом отравил!
Ведь если кто казался неподкупным —
Так это ты; учёным, мудрым — ты;
Кто родом благороден был — все ты же;
Казался набожным и кротким — ты!
Она слушала, холодея от страха. Нет, то была не женщина. В его сердце таилась незаживающая рана, но нанесла её не женщина. Она была уверена в этом.
Голос стал суровым и холодным, в нём больше не было недавней страстности:
И ты таким казался,
Без пятнышка единого!
Набросил
Ты подозренья тень своей изменой
На лучших из людей.
«Подозренья… подозренья…» — содрогаясь, повторяла про себя Маргарита. Казалось, в комнату вошёл призрак.
...
Он довольно часто внезапно куда–нибудь уезжал, ссылаясь на свою журналистскую работу. И Рене и Маргарита делали вид, что верят ему, но в его отсутствие всегда страшно волновались. Однажды весной он пропал на три недели, оставив записку, что «должен был срочно уехать». А потом они узнали, что он всё это время находился в Париже, — у него был новый приступ. Сперва Маргарита ничего не сказала, но через несколько месяцев напомнила об этом случае:
— Разве вы не понимаете, что это жестоко? Неужели вы не могли сказать нам правду и не заставлять нас узнавать об этом от других?
— Н–но я не хотел, чтобы вы знали. Вы бы и не узнали, если бы не глупость Бертильона. Рене незачем знать об этом — он принимает это до смешного близко к сердцу.
— А вам не кажется, что мы… что он принимает близко к сердцу и ваши внезапные исчезновения, когда вы не оставляете даже адреса и ему начинает казаться, что вы снова в Италии?
— В Италии?
— Вы думаете, я не знаю?
— Вам сказал Рене? — Он посмотрел на Маргариту.
— Рене? Нет. Разве вы его просили?
Не мог же Феликс предположить, что Рене рассказал ей об этом, если его не попросил он сам.
— Кто же вам сказал? — настаивал Феликс.
— Да вы сами! Вы ведь сказали, что «подорвали» своё здоровье в Апеннинах, — вы вернулись оттуда, после этих мятежей, с незажившей раной на щеке. Я же знаю, что вы антиклерикал и… Ах, неужели вы не понимаете, что я уже давно взрослая!
Маргарита досадливо вздохнула. Воспоминание о больно ранивших её словах «бедная девочка» было ещё свежо. Потом она поглядела на Феликса и испугалась его молчания.
— Из вас вышел бы превосходный сыщик, — сказал он наконец и взял томик Шекспира.
На этот раз он действительно отправился в Англию, и целый месяц дважды в неделю Рене и Маргарита получали от него письма, адресованные им обоим.
...
Всю рождественскую неделю писем не было, потом, после десятидневного молчания, пришёл пакет, адресованный Маргарите. В нём лежало ожерелье из разноцветных ракушек, скреплённых крохотными золотыми колечками, и длинное письмо, которое вместо обращения начиналось так: «Тысяча и одна ночь. Сказка о пьяном кучере и хромом иностранце».
Спустя несколько дней Рене входил в лондонскую квартиру своего друга. Феликс, бледный и осунувшийся, лежал на диване.
— Рене! — воскликнул он, вскакивая.
— Ложитесь, — спокойно отвечал Рене. — Почему же вы не дали мне знать раньше?
Феликс с минуту в изумлении смотрел на Рене, потом позволил уложить себя на диван, — он был ещё слишком слаб, чтобы стоять.
— Кто сказал вам, что я был болен? — раздражённо спросил он.
— Маргарита.
— А ей кто?
— Не знаю. Я уже неделю не видел её. Я читал в Амьене лекции. Она написала мне, что вы больны, и просила немедленно поехать в Лондон, чтобы ухаживать за вами. Я решил, что вы ей написали.
— Наверно, опять проболтался этот дурак Бертильон, — отвечал Феликс. — Он приехал сюда на военный смотр. Ну что за осел! Ведь я специально просил его держать язык за зубами. Н–неужели вы приехали только из–за меня? Что за нелепость! Я вполне оправился, осталась только небольшая слабость.
Когда Феликс достаточно окреп, они вернулись в Париж. Рене проводил выздоравливающего к нему домой, уложил его в постель и только после этого согласился отправиться к себе.
— Тебе об этом сказал Бертильон? — спросил он вечером Маргариту.
— Мы с ним не виделись. Он ведь, кажется, в Англии?
— Тогда кто же тебе сказал? Феликса это очень взволновало.
Она отперла ящик стола около своей кушетки и протянула брату письмо.
— Разве этого недостаточно?
— «Тысяча и одна ночь, сказка…» Это от Феликса? Почерк как будто не его… да, теперь понимаю, почему ты узнала…
— И не только почерк, — прочти все письмо, и ты поймёшь.
Дрожащие, с трудом нацарапанные строчки ползли то вверх, то вниз, и разобрать их было нелегко. Это было бессвязное, с претензией на юмор повествование о безуспешной попытке успеть на рождественский обед при содействии подвыпившего кучера, который не любил иностранцев, и лошади, которая соглашалась тронуться с места только под звуки гимна «Правь, Британия!» Каламбуры были плоскими, многие слова повторялись, другие были пропущены. В середине описания встречи с остряком–мусорщиком рассказ обрывался на словах: «Это всё, что я могу вспомнить, но я торжественно заявляю, что пьян был кучер, а не я».
— Ты, конечно, права, — сказал Рене. — Подобная безвкусица не похожа на Феликса.
— А похоже на него шутить о пьяных возницах и разбившихся каретах именно со мной? Он мог написать это только в горячке. Запомни, Рене, он не должен узнать, как я обо всём догадалась. Ему будет тяжело. Пусть думает, что мне рассказали.
Всю зиму Феликс выглядел так плохо, что друзья не переставали за него тревожиться. Летом он много ездил и упорно уверял, что просто путешествует ради удовольствия. Однако, когда он в октябре приехал в Мартерель, все в один голос принялись уговаривать его поехать, как советовал Леру, к морю или в горы и отдохнуть по–настоящему.
— В Швейцарию ехать поздновато, — отвечал он. — Кроме того, один, без всякого дела, я умру там со скуки. Послушайте, Рене, а если нам вместе поехать в Антиб или куда–нибудь на Эстерель? Вам тоже нужно отдохнуть, а в Париж вы должны вернуться только через месяц. На обратном пути мы заедем сюда за вашей сестрой.
Все лето Рене очень много работал и поэтому с радостью согласился на это предложение. Они уехали почти немедленно. Маргарита, которая осталась в замке, почти каждый день получала от них письма из Антиба. Они старались, чтобы она как можно полнее разделила с ними удовольствие поездки. Рене по большей части описывал события дня и пейзажи. Письма Феликса были весёлым потоком смешных и нежных глупостей, и ей начинало казаться, что ледяная стена его недоверчивой сдержанности постепенно тает. Он уже почти верил, что она и Рене действительно к нему привязаны. «Быть может, — думала Маргарита, — он поймёт, как сильно мы его любим, даже прежде, чем мы состаримся и поседеем».
Маргарита влюбилась в Феликса. Как говорится, от ненависти до любви один шаг. Но когда она попыталась убедить Феликса раскрыться, это все разрушило. Для всех.
Феликс присел около Маргариты и стал нежно гладить её по голове.
— Но, дитя, не могу же я навязывать вам свои отвратительные фантазии? Их надо хранить для себя. Нашим друзьям принадлежит только хорошее. Не плачьте, дорогая, мне так больно, что я огорчил вас. Мне не следовало посылать вам этого глупого письма. Ну что вас так расстроило? Просто вы узнали, что я пишу плохие стихи. Но ведь у меня хватает самолюбия не печатать их.
Она поглядела ему прямо в лицо.
— Чем заслужила я это? Разве я когда–нибудь старалась узнать ваши секреты или докучала вам своей любовью? Зачем вы притворяетесь и лжёте мне, забавляете меня и рассказываете мне сказки, словно я ребёнок, который ушибся и хочет, чтоб его утешили? Вы и с Рене такой же? Но я не в силах… Как я могу заставить вас поверить, что вы мне дороги…
Собрав все силы, Маргарита взяла себя в руки.
— С моей стороны глупо сердиться — вы ведь иначе не можете. Это ваша болезнь.
— К–какая болезнь, дорогая? — смиренно спросил Феликс. — С–страсть к рифмоплётству? Это всего только дурная привычка, и я позволяю себе забавляться лишь на досуге. Зачем же так огорчаться?
Она обернулась и посмотрела ему в глаза.
— Я о другом. Вы всегда всех подозреваете, всех дурачите и не верите, что вас действительно любят. Неужели вы до самой смерти будете носить маску? И никогда никому больше не поверите только потому, что один человек вас предал?
Феликс вскочил и, отвернувшись от Маргариты, нагнулся над акварелями. Его пальцы нервно перебирали листы.
— А з–знаете, — наконец заговорил он нарочито лёгким тоном, — наш разговор напоминает мне английскую игру в перекрёстные вопросы и запутанные ответы. Мне очень жаль, что я настолько туп, но я не имею ни м–малейшего представления, о чём вы говорите.
— Конечно, не имеете, — с горечью ответила Маргарита. — Иначе разве стали бы вы обращаться со мной как с шестилетним ребёнком? — Она схватила Феликса за руку. — Но не в этом дело! Не всё ли равно, как вы обращаетесь со мной… Но что вы делаете с собой… я знаю, любимый…
Она снова разрыдалась. Феликс не двигался и продолжал смотреть в сторону. Она прижалась щекой к его руке.
— Я знаю, вы верили одному человеку… и он обманул вас. Я знаю, это разбило вашу молодость… уничтожило вашу веру в бога… Любимый мой…
Маргарита с криком откинулась. Феликс смеялся.
— Не надо! — вскрикнула она. — Не надо! Лучше бы вы меня убили — только не это.
Он продолжал тихонько смеяться.
Она упала лицом в подушки, а когда отняла от ушей пальцы, он всё ещё смеялся. Наконец смех умолк, и наступила тишина. Лёгкое движение, треск разрываемой бумаги, и звук осторожно закрытой двери.
Маргарита лежала не шевелясь. От стука наружной двери перед её глазами вспыхнул белый огонь. Она подняла голову и осмотрелась.
Она была одна, рядом с кушеткой валялась акварель со стихами, разорванная пополам.
Вот и все.
Вернувшийся Рене по лицу Маргариты понял, что что-то произошло. Сестра ничего ему не объяснила, и он поехал к Феликсу. И попал в ад под названием "Прощальный вечер господина Ривареса".
— Господин Мартель т–только что вернулся из Амьена, — любезно объяснил Феликс. — Он ещё не знает об этом. Я уезжаю из Парижа и проведу эту з–зиму в Вене. Пока я ещё не знаю, где я поселюсь потом. Я уезжаю завтра вечером. Прошу прощения, барон. Пришли новые гости.
...
— Вы, конечно, меня не помните, господин Мартель? — Перед ним стоял маленький экспансивный неаполитанец Галли, с которым он познакомился на каком–то званом обеде.
— Вам, наверное, очень тяжело расставаться с господином Риваресом? Париж без него уже будет не тот, не правда ли?
— Вероятно, — пробормотал Рене.
— Он, видимо, очень популярен, — не унимался маленький неаполитанец, весело поблёскивая белыми зубами. Я с ним едва знаком. Мы встречались два года тому назад, во Флоренции, после мятежа в Савиньо. Ваша сестра, должно быть, тоже опечалена его отъездом?
— Моя сестра?
— Он сию минуту сказал мне. что вы и ваша сестра — его лучшие друзья. Она живёт в Париже?
— Да, — отвечал Рене, хватаясь за подоконник.
Ему казалось, что его медленно убивают, вонзая в него маленькие иголки.
Поскорее бы ушли эти люди! Пусть случилось самое страшное — он все перенесёт, лишь бы узнать, в чём дело; эта неизвестность мучительнее всего.
Ему кое–как удалось отделаться от Галли, но в него снова вцепился барон.
— Господин Риварес только что рассказал мне, как вы чудом спаслись от когтей пумы. Никогда не слыхал более захватывающей истории! Поразительно, как вовремя он подоспел! И как он остроумен! Порой прямо не знаешь — шутит он или говорит всерьёз. Например, он уверял меня, что на близком расстоянии таракан гораздо страшнее пумы, и, право же, можно подумать, что он действительно верит этому. А с каким серьёзным видом он сообщил мне, что намеревался застрелить вас и был крайне обескуражен, когда ему пришлось спасти вам жизнь. Перебежали друг другу дорогу! Должно быть, замешана дама? Сhеrсnеr lа fеmmе. Сударь, это оскорбление! Ведь я с вами разговариваю…
Но Рене уже исчез. Он стремглав бежал по лестнице, а хозяйка квартиры кричала ему вслед:
— Господин Мартель! Господин Мартель! Вы забыли вашу шляпу.
...
Маршан уходил последним. Он остался до конца и надеялся посоветоваться с Рене, прежде чем говорить с Феликсом. Но когда толпа гостей поредела, он с удивлением заметил, что Рене исчез.
Все ушли. Феликс по–прежнему стоял в дверях, явно дожидаясь, чтобы доктор последовал примеру остальных. Неровной походкой, словно расталкивая толпу, Маршан подошёл к Феликсу и положил руки ему на плечи.
— Итак, мой мальчик, что всё это означает?
Феликс улыбнулся ему в лицо.
— Спросите Мартеля.
— Я спрашивал. Он знает не больше моего.
— Неужели? — спросил Феликс, поднимая брови.
— Помочь вам? — спросил Маршан.
— Благодарю вас. Мне уже п–пора учиться рассчитывать только на с–себя. Н–нельзя же всё время зависеть от друзей.
Руки Маршана медленно сползли с плеч Феликса. Несколько секунд они молчали.
— Значит, вы собираетесь порвать со своими друзьями?
— Мой дорогой доктор! — Феликс протестующе показал на стол, уставленный чашками для кофе. — Р–разве меня только что не п–посетило семьдесят моих друзей?
Снова наступило молчание. Маршан вышел в коридор и взял шляпу. Когда Феликс подал ему пальто, он вздрогнул.
— Ну что ж, вероятно, это конец, — сказал Маршан. — Видит бог, я вас не виню. Прощайте.
Доктор вышел на улицу. «Это моя вина», — подумал он, и его щеки коснулись крылышки «той, что раскрывает секреты».
Только когда захлопнулась дверь парадного, Феликс понял, что подумал Маршан. Доктор решил, что он собирается застрелиться. Что ж, это, пожалуй, недалеко от истины. Он действительно покончил с личной жизнью, а то, ради чего он должен жить, Маршана не касается. Как бы то ни было, он выдержал этот вечер, а завтра ночью он будет уже далеко от Парижа.
...
Ну что же, пора приниматься за работу. Вещи могут подождать, но язвы надо выжечь немедленно. Он обошёл комнаты, собирая каждую вещицу, которая напоминала о Рене и Маргарите. Акварели, вышивки, рисунки в рамках — всё, что они сделали, украсили или выбрали для него, было разломано или разорвано с холодным бешенством и брошено на пол. Потом наступила очередь писем, хранившихся в бюро, — немногочисленных писем Рене из Лиона, в которых он пытался выразить то, что не решался сказать при встрече, и коротенькая робкая записка, подписанная «Маргарита». А вот и письмо от Маршана, полученное два года тому назад, сдержанное и деловое: советы психиатра избегать лишних страданий и подробные объяснения, как это сделать. Тогда он не совсем понял это письмо и отложил его, чтобы потом поразмыслить над ним. Сейчас он перечёл его снова.
«…Раз вы решили не сдаваться, вам следует знать, какие опасности угрожают психике человека в вашем положении. Я не думаю, чтобы вам грозило какое–нибудь обыкновенное нервное заболевание, в равной мере я ни на минуту не допускаю — хотя порой не выдерживают и самые мужественные люди, — что у вас не хватит силы воли и вы будете искать спасения в опиуме. Но физическая боль коварный враг, нет конца ловушкам, которые она расставляет нашему воображению. Остерегайтесь прежде всего полюбить одиночество, на которое вы обречены, и не окружайте себя стеной из переборотых вами физических страданий».
Он заколебался, ясно понимая, что это серьёзное предостережение очень мудрого человека. Но потом вспомнил «ту, что раскрывает секреты». Нет, за стенами он в безопасности — туда не проникнет ни одна бабочка. Он разорвал письмо и бросил его на пол, к остальным. Лучше покончить со всем сразу. Если Рене мог предать…
Его снова охватило холодное бешенство. Он никогда бы не оскорбил даже предателя, — просто ушёл бы, без единого слова, не упрекнув даже взглядом, как ушёл он тогда от Маргариты. Исчез бы из их жизни и пошёл своим путём. Но Рене пришёл к нему домой! Пришёл нагло, чтобы ещё раз заставить его смотреть на своё лживое лицо, которое он считал таким честным. Может быть, он пришёл, чтобы первым перейти в нападение, чтобы бесстыдно потребовать объяснений: «Почему вы так обошлись с ней? Она сказала мне, что вы…»
Эта воображаемая фраза заставила его снова рассмеяться. О, несомненно она многое наговорила. Они, конечно, сплетничали. Уж если человек рассказывал девушке, о чём бредил его больной друг, а она слушала его и, наверное, расспрашивала, сгорая от любопытства, то рассчитывать на их сдержанность не приходится.
Ну, если уж Рене пришёл требовать объяснения, барон Розенберг ему все хорошо объяснил! Если Рене допустил в святая святых тайны, доверенной ему другом, кого–то третьего, почему бы не допустить и всю улицу?
Он развёл огонь, сел перед камином и стал кидать в пламя то что валялось кучей на полу. На это потребовалось много времени. Когда съёжилась и стала исчезать подпись Рене, он зажал рот, чтобы удержать крик боли. Ведь это горел он, он сам.
Он обжёг пальцы, пытаясь выхватить письмо из огня, но оно выскользнуло и сгорело. Все сгорело. Остался пепел, и остался он. Теперь до самой смерти он будет одинок.
Но пепел лучше предательства. И ему не впервые приходится порывать с губительными привязанностями. Давнишние смутные воспоминания — мальчик, который, смеясь, разбивает молотком распятие. Он не думал, что на протяжении жизни ему придётся ещё раз совершить этот очистительный акт. Но, оказывается, человек закутывается в привязанности, точно зимой в тёплую одежду. А потом они воспаляются, начинают въедаться в тело, и их приходится выжигать. К счастью, для этого нужно немало времени, а жить ему осталось немного.
Однако он совсем зря разволновался по пустякам — ему и раньше причиняли боль, и было гораздо больнее. И всё же, хотя Рене никогда не владел его сердцем, удар он сумел нанести неплохой. Можно восхищаться его находчивостью. Он нашёл изумительно простой способ предать. Достаточно воспользоваться болезнью человека, преданно ухаживать за ним, подслушать его бред, проникнуть в самые сокровенные его горести и начать рассказывать о них направо и налево.
Феликс обрубил все концы, не подозревая, что Рене его не предавал. Ему даже в голову не пришло, что Маргарита могла сама о многом догадаться.
В эпилоге действие происходит уже после смерти "Овода". Рене узнает, что Феликса больше нет.
— Скажи мне, Рене, что с ней такое? Дело ведь не в несчастье. С ним она примирилась. Но когда она приехала к нам в прошлом году, я сразу поняла — что–то случилось. Она словно сразу состарилась. Что с ней?
Рене молчал.
— Это все тот человек! — вскричала Анжелика. — Он не шлёт больше писем и подарков. Я с самого начала знала, что этим всё кончится. Да и чего ждать от безбожника? Он вскружил ей голову — ей, калеке, и забыл…
— Замолчите! — жёстко сказал Рене. Остановившись, он отпустил тёткину руку. Анжелика ещё никогда не видела у него в глазах такого выражения. — Если вы ещё хоть раз отзовётесь плохо о Феликсе, я перестану с вами разговаривать. Запомните это. А теперь пойдёмте, не то мы опоздаем в церковь.
...
Когда они вернулись домой, Рене передали, что отец хочет его видеть. Он немедленно пошёл в кабинет и увидел, что отец ждёт его бледный и расстроенный.
— Плохие вести, Рене.
Маркиз замолчал и поднёс руку к задрожавшим губам.
— Полковник Дюпре прислал мне вырезку из английской газеты… для тебя. Он не знал, где ты сейчас… Там… Нет, я не в силах сказать тебе… Прочти лучше сам.
Рене взял из рук отца заметку, прочитал её и долго сидел неподвижно. Наконец он встал и направился к двери.
— Рене, — еле слышно позвал отец, и сын, не повернув головы, остановился.
— Да?
— А как же Маргарита?
— Я скажу ей сам, — отвечал Рене и добавил: — Немного погодя.
Спустя час кто–то тихо постучал в запертую дверь его комнаты.
— Мне надо поговорить с тобой, Рене, — послышался торопливый шёпот отца. Рене тут же отпер дверь. — Ты взял заметку?
— Нет, она осталась на столе.
— Значит, её взяла Бланш. Я вышел на несколько минут из комнаты, а когда вернулся, заметки на столе не было. Мне страшно. Эта женщина любит вмешиваться в то, что её не касается. Она пошла к Маргарите.
Рене бросился мимо отца на лестницу и тихо, не постучавшись, открыл дверь в комнату сестры. Около кушетки стояла Бланш, Маргарита держала в руке вырезку из газеты.
«Зверства в папской крепости. Бесчеловечное обращение с политическими заключёнными.
Вчера в палате общин член парламента А. Тейлор спросил помощника министра по иностранным делам, правда ли, что…»
Рене выхватил у сестры заметку.
— Не надо! Не читай!
— Отдай сейчас же! — хрипло закричала Маргарита. Рене с потемневшими от гнева глазами повернулся к Бланш.
— Выйдите вон. Немедленно. Я и Маргарита хотим побыть одни.
Заперев за Бланш дверь, Рене подошёл к сестре.
— Ромашка…
— Отдай мне заметку! — снова закричала она.
— Он умер, Ромашка.
В третий раз зазвенел ужасный вопль:
— Отдай!
Рене упал на колени около сестры.
— Не читай! Зачем тебе знать подробности? Всё кончено. Какое они теперь имеют значение?
— Никакого, — помолчав, отвечала Маргарита, — и поэтому незачем скрывать их от меня. Нелепо утаивать, как именно это произошло.
Она говорила ледяным тоном, и на мгновенье Рене перенёсся в долину реки Пастаса и услышал другой голос: «Какое имеет значение, что бы именно могли они сделать?»
Он отдал ей заметку и, отойдя к столу, уставился невидящим взглядом на вазу с розами. Тишина, как бескрылое чудовище, волочила по полу свои бесконечные кольца.
— Рене, — наконец позвала Маргарита.
Он подошёл к сестре, обнял её и, опустившись на колени, прижался щекой к её щеке. Она осторожно высвободилась из его объятий, и он похолодел от ужаса.
— Ромашка! — зашептал он, ловя дрожащими руками её руки. — Что встало между тобой и мной? Мне кажется, я потерял и его и тебя: Я не понимаю… Мы живём в каком–то кошмаре или сходим с ума… Я потерял его ещё до того, как он погиб, и до сих пор не знаю почему. Неужели мне суждено и тебя потерять живой?
Её взгляд заставил Рене отшатнуться.
— Нет. Я уже мертва. Это случилось два года назад, в ноябре. Мне жаль тебя, Рене, но мы оба мертвы. Он — труп, а я — египтолог. Это почти одно и то же. Теперь меня интересует только то, что произошло три тысячи лет тому назад.
Рене встал и, глядя сверху вниз на сестру, спросил:
— Ты не объяснишь яснее, дорогая? Что же случилось? Когда два человека — единственные, кого ты любил в мире, — вот так… умирают, очень трудно жить, не зная, что же случилось. Скажи мне, причина — какой–то… — у Рене перехватило дыхание, — причиной был какой–то поступок Феликса?
— Он не виноват. Он был вправе порвать.
В её голосе прозвучала горечь, но Рене почти обрадовался — всё–таки это было человеческое чувство.
— Ты подумала, что я виню его? Нет, для меня оправдан каждый его поступок — потому что это его поступок. Я так и не узнал, почему он порвал со мной. А теперь уже так никогда и не узнаю. Но это ничего не меняет.
— Я знаю, почему он порвал со мной, — прошептала Маргарита.
Лицо её, когда она подняла глаза, было пепельно–серым.
— Его оттолкнула моя любовь, которая была ему не нужна. Достаточно тебе этого? Почему он порвал с тобой, я не знаю. Но, вероятно, он решил, что лучше порвать сразу со всей семьёй… А теперь оставь меня одну.
окончание в комментах
@темы: книги
Не в силах выносить шуточки членов группы насчет развлечений местного люда, и в том числе цирка — в присутствии Ривареса, Рене решает оторваться от группы и пойти к реке, чтобы нанести на карту ее течение.
читать дальшеНа краю рощицы с дерева до самой земли свисал великолепный полог страстоцвета. н на минуту остановился перед ним, стараясь думать только о том, как красивы гроздья цветов и как залюбовалась бы ими Маргарита, затем протянул руку, чтобы приподнять один из фестонов, и из зелёной завесы взметнулось облачко маленьких радуг, — он спугнул стайку колибри. Вся горечь, омрачавшая его душу, исчезла, — эти птички казались воплощением радости жизни.
....
Надломленная ветка загораживала ему дорогу. Наклонившись, чтобы приподнять её, он увидел, что за ней что то шевелится, и отодвинул ветку в сторону. В скале была маленькая пещера. Из неё разило зловонием, а на полу, усеянном обглоданными костями, лежали, свернувшись клубочком, прехорошенькие котята; величиной они были с кошку, но такие пушистые, с такими невинными круглыми глазами, что казались совсем маленькими.
«Семейство пумы, — подумал Рене. — Лучше мне убраться отсюда подобру поздорову: мать, наверно, где нибудь поблизости».
Он пошёл дальше по берегу реки, зорко озираясь вокруг, но продолжал машинально напевать.
Сзади послышался шорох; песня замерла у него на губах, а сердце словно оборвалось. Он обернулся и увидел прямо перед собой злые глаза пумы.
Рене вскинул ружьё, почувствовал в руке мокрый приклад и понял, что потерял единственный шанс на спасение: ружьё, по видимому, побывало под водой, когда он оступился, перебираясь через ручей. Он не чувствовал страха, — для него, казалось, не осталось места; это была не опасность, это была смерть. Тем не менее Рене машинально спустил курок и услышал, как кремень щёлкнул по мокрой стали.
Спасение приходит неожиданно.
Рене не слышал выстрела, прогремевшего у него над ухом; однако он не терял сознания, — когда пума в предсмертной агонии перекатилась через него, раздирая когтями его руку, он смутно понял, что все ещё жив. Но ведь этого не может быть, это невозможно. Тут какая то ошибка…
Кто то осторожно снял с Рене огромную лапу и помог ему сесть. Он провёл рукой по лицу и посмотрел вокруг непонимающим взглядом — на ружьё в траве, на мёртвую пуму, на свои ботинки, на сочившуюся сквозь рукав кровь, а затем на бледное лицо человека, спасшего ему жизнь. «И чего он так расстроился, — подумал Рене. — Ведь не случилось ничего особенного».
Он попробовал встать на ноги, но тут же снова опустился на землю — у него закружилась голова.
Риварес принёс воды, помог Рене дойти до места, где он мог бы прилечь, потом отрезал разорванный рукав, промыл и перевязал ему рану. И все это молча. Когда Рене смог наконец снова сесть, лицо переводчика уже стало обычной непроницаемой маской.
....
Они покурили, потом Рене встал, сделал несколько шагов и ощупал себя. Оказалось, что он отделался многочисленными ссадинами и рваной раной на плече, которая только теперь начинала гореть.
— Пустяки, — сказал он, — но, пожалуй, всё таки лучше вернуться в лагерь. Такая встряска не проходит даром. Нет, спасибо, я дойду сам.
Они медленно пошли назад. Около цветущего занавеса страстоцвета сели передохнуть.
— Редко приходится видеть такую большую стаю желтогрудых колибри, — сказал Риварес.
Рене посмотрел по сторонам. Вокруг не было видно ни одного колибри.
— Где? — спросил он и добавил удивлённо: — А, так вы видели?..
Рене не договорил, увидев, как вспыхнул и тут же побелел Риварес. С минуту оба молчали.
...
Рене выпил кофе и снова лёг. Головная боль понемногу утихала, и мысли прояснялись.
Риварес несомненно выслеживал его от самого лагеря. Он, очевидно, придумал какую то отговорку, чтобы не ехать с остальными, потихоньку вышел из лагеря и пошёл за ним. Разумеется, дело обернулось так, что этому оставалось только радоваться, но тем не менее Рене было не по себе. Поведение Ривареса тревожило его: зачем он пошёл за человеком, который недвусмысленно заявил, что хочет побыть один? А если бы не этот случай с пумой? Неужели он так и крался бы за ним весь день, прячась в кустах и ничем не выдавая своего присутствия? Быть может, Риварес следил за ним, незримо и неслышно его оберегая, потому что в лесу упрямого и беззаботного глупца на каждом шагу подстерегает смертельная опасность?
— Я в няньке не нуждаюсь, — сердито пробормотал Рене. — И, во всяком случае, он мог бы меня предупредить об опасности заранее.
Он досадливо вздохнул. Его бесило, что он спасся только благодаря манере Ривареса делать все украдкой, преследуя какие то свои тайные цели, — манере, которая больше всего претила ему в переводчике.
Когда возвращаются другие члены экспедиции, Рене неожиданно для себя лжет, что поскользнулся и вывихнул руку. И сам не понимает, зачем это сделал.
Зачем он солгал? Непонятно. Какой страшной болезнью он заразился? Зачем ему хитрить и придумывать всякие отговорки — ведь ему нечего скрывать! Он солгал тогда в Кито, но там было совсем другое дело. Тогда он просто сохранил случайно открытую чужую тайну. Теперь же Риварес будет хранить его тайну, им самим созданную, и без всякой необходимости. Все это какой то кошмар, бессмысленный и бессвязный, как бред сумасшедшего. Да пусть хоть вся Южная Америка знает о его приключении с пумой! На него напал хищник, и Риварес спас ему жизнь — вот и все. И спас её, между прочим, рискуя своей, — он, наверно, был совсем рядом с пумой в момент выстрела. Если бы ему не удалось уложить зверя сразу, он почти наверняка погиб бы и сам. А как он отблагодарил Ривареса? Заставил его хранить молчание, как будто не хотел, чтобы храброму человеку воздали должное за мужественный поступок. И Риварес сразу молча согласился с его решением, и теперь он обязан Риваресу вдвойне, хотя больше всего на свете ему хочется чувствовать себя чистым именно перед этим человеком.
Проходит 2 месяца и экспедиция сталкивается с тем, что впереди находится воинственное и опасное племя. Молодежь — Лортиг и Бертильон — не принимает опасность всерьез.
—... Как по вашему, сколько воинов смогут они собрать по тревоге? — обратился он к хранившему молчание переводчику.
Риварес с трудом разжал губы.
— Не могу сказать в точности — что нибудь от двухсот до трехсот.
— А нас девять, — произнёс Маршан, глядя на Гийоме. — Всего лишь девять.
....
Все молчали. Рене заговорил первым, голос его от подавленного раздражения звучал глухо.
— Так как полковник возложил на меня ответственность за соблюдение мер предосторожности, я хотел бы узнать, чего именно нам следует остерегаться. Может быть, господин Риварес, ознакомит нас с обычаями хиваро?
Переводчик медленно перевёл взгляд с Рене на Маршана, и все трое поняли, что могут положиться друг на друга. Потом он заговорил очень отчётливо, не заикаясь:
— Я думаю, нам не следует попадаться им на глаза. Как можно меньше шуметь. Ни в коем случае не стрелять. Но главное — избавиться от этой птицы, пока её не увидели носильщики, — он указал на сокола, которого принёс Лортиг.
Гасконец вспыхнул.
— Избавиться от этого сокола? Я собираюсь сделать из него чучело. Это неизвестный мне вид и…
— Зато мне он, кажется, известен, — сказал, нахмурившись, Маршан и повернулся к Риваресу. — Это, верно, один из священных соколов? Какой это вид — каракара?
— Нет, хуже, это акауан.
— Змееед?
— Да. Вы знаете, что нас ожидает, если что нибудь случится с одной из их женщин?
Маршан присвистнул, разглядывая пёстрое оперение птицы, затем посмотрел на спокойное, сосредоточенное лицо Рене.
— Видите ли, с этой птицей связано много всякого волшебства. Она защищает племя от змей, приносит вести от умерших и околдовывает души живых женщин: у них начинаются судороги, и они умирают — от истерии. Это передаётся от одной к другой, и начинается что то страшное.
Рене выбрасывает сокола, что едва не приводит к дуэли с Лортигом, но конфликт удается погасить. Однако, как вскоре оказывается, Лортиг не смирился с поражением и поставил всех под удар.
Дюпре, не отвечая, прошёл в палатку.
— Господа, мы должны готовиться к нападению. Начальник носильщиков предупредил нас: вчера в лесу нашли подстреленного из ружья сокола акауана.
Полковник сделал паузу. Бертильон с пылающим лицом поднялся с места.
— Полковник, я пошёл… я не думал, что…
— Погодите, Бертильон, — вмешался гасконец, — это моя затея. Виноват во всём, полковник, я. Это я уговорил Бертильона пойти со мной. На беду пуля только задела птицу, и она улетела. Искренне сожалею, если эта безобидная шутка доставит нам неприятности, во всём виноват один я.
— Возможно, — сказал Дюпре, — но, к сожалению, это нам не поможет. У одной из девушек начались судороги, и колдун сказал, что все молодые женщины племени умрут. Воины готовятся напасть на нас.
Раздались приглушённые возгласы. Один Лортиг ничего не понял, его наивное презрение к «туземцам» было не легко поколебать. Он подбадривающе улыбнулся товарищам, но все лица были серьёзны, и, не получив ни у кого поддержки, Лортиг обиделся.
— Я уже принёс свои извинения. Конечно, я виноват, но ведь меня вывели из себя. И вряд ли опасность столь серьёзна. Господин Риварес, конечно, не отличается храбростью, и ему кажется, что…
Лортиг не договорил — у него перехватило дыхание. Губы Дюпре стали дёргаться. Из рук Рене со звоном упала кружка, кофе разлилось по земле.
— Где Риварес? — хрипло спросил он, схватившись рукой за столб, поддерживающий палатку.
— Он пошёл к туземцам.
— Один?
— Один.
— Но его же убьют! — вскричал Штегер.
Дюпре отвернулся и тихо проговорил:
— Другого выхода не было.
Он рассказал им, что произошло, — быстро, спокойно, не выбирая слов. Он был так потрясён, что стал говорить совсем просто.
Риварес ушёл, чтобы попытаться уладить дело миром. Он раскрасил себе лицо, как принято у дикарей, и надел на голову великолепный венок из алых перьев, взятый из этнологической коллекции Маршана, потому что хиваро ценят такие знаки уважения. Он отказался от охраны и не взял с собой пистолета. Лишь кое что из наркотиков и химикалий, чтобы устроить «волшебство». Он заявил, что может рассчитывать на успех, только если придёт к ним один и без оружия. Он заставил Дюпре дать слово, что тот в течение часа будет хранить молчание.
Ожидание для всех мучительно, но все заканчивается благополучно. Риварес возвращается, заключив с дикарями мир.
Незадолго до захода солнца с северной стороны, где находился Маршан, внезапно донеслись взволнованные голоса. Рене бросил быстрый взгляд на своих людей и схватился за пистолет. Через мгновение они увидели Лортига, мчавшегося к ним, перепрыгивая через камни. Он бросился на шею Бертильону.
— Всё в порядке… он вернулся… Он заключил с ними мир.
Когда они подбежали к палатке, фантастическая фигура с лицом, размалёванным кругами и полосами, и с трепещущей огненной короной на голове только что вырвалась из объятии Дюпре, и её принялись восторженно тискать остальные. Последним к Риваресу приблизился, бормоча извинения, Бертильон. Риварес засмеялся и позволил ему поцеловать себя в обе размалёванные щёки. Потом оглянулся и медленно обвёл взглядом радостные лица.
— Но где же господин Мартель?
Но Рене слишком переживает, чтобы радоваться со всеми.
Рене незаметно скрылся и, сев на каменистый уступ у самой воды, рыдал, уронив голову на колени.
Выплакавшись, он прислонился спиной к скале и попытался разобраться, что же с ним такое. Положение казалось столь же страшным, сколь и необъяснимым.
За полгода этот беглый клоун безраздельно завладел его сердцем. Невозможно, нелепо — и всё же это так, и терзания, пережитые им сегодня, несомненное тому подтверждение. Впервые в жизни испытал он такие страдания и теперь недоумевал, как он смог их вынести и не убить себя или кого нибудь другого. Хотя он вполне сознавал, что ему и всем его спутникам грозит мучительная смерть, хотя он думал о Маргарите, о гибели её надежд, о её горе, о её безутешной одинокой жизни — больше всего терзала его мысль о Риваресе, одном среди дикарей.
Против его воли, несмотря на то, что все в нём страстно и неустанно восставало, его любовь была безвозвратно отдана какому то проходимцу, человеку с сомнительным прошлым, который вёл себя весьма странно и, конечно, ничуть им не интересовался, разве только ради собственной выгоды. Так случилось, и ему от этого никуда не деться.
...
Наутро Дюпре в присутствии всех членов экспедиции уничтожил контракт, согласно которому Риварес был временно нанят переводчиком, и изготовил другой, поставивший Ривареса в равное положение с остальными. Свидетелями были Рене и Маршан.
Риварес рассказывает, каким образом ему удалось утихомирить дикарей. Рене коробит, как тот шутит на тему своих "цирковых талантов", и он потихоньку уходит. А через несколько минут слышит тяжелое дыхание Ривареса, который едва держится на ногах.
Голос нельзя было узнать, но человек предупреждающе поднял изуродованную левую руку.
— Риварес! Что с вами? Вам плохо?
Перед ним опять было страшное лицо, которое он видел в Кито.
— Да. Не говорите остальным. Я нашёл предлог, чтобы уйти… не мог больше выдержать.
— Но вам нужно лечь.
— Я знаю. Помогите мне, пожалуйста. — Он поднялся, цепляясь за руку Рене.
— Вы в состоянии идти? Я могу донести вас на руках.
— Спасибо. Я сам.
Опираясь на Рене, он медленно сделал несколько шагов, каждый раз с трудом переводя дух, потом остановился и закрыл рукой глаза.
— Это просто глупо! — воскликнул Рене. — Обнимите меня за шею.
Нагнувшись, он почувствовал, как Риварес обмяк и всей тяжестью навалился ему на плечо. Рене поднял его, отнёс в палатку Дюпре и уложил в гамак, затем велел Фелипе позвать Маршана.
....
— Когда вам стало плохо? — спросил Рене, расшнуровывая второй башмак.
— Сегодня утром… нет, ещё ночью. Я надеялся, что боль пройдёт. Но сейчас схватило по настоящему.
— Поэтому вы весь день и развлекали нас?
— Наверно. Кто однажды был клоуном, тот им и останется. Мне кажется, я фиглярничаю уже целую вечность. А что, очень скверно у меня получалось? Так некстати заболеть именно сейчас! Мне очень жаль, что я вас всех задержу, но мне придётся отлежаться.
— Господин! — просунув в палатку голову, позвал Фелипе. — Доктор только что вышел вместе с господином Лортигом. Пойти поискать?
— Да, пожалуйста.
Риварес запротестовал.
— К чему такая спешка? Вам незачем так беспокоиться…
— Что же я, по вашему, должен делать, когда человек теряет сознание?
— Это от боли. Так уже не раз бывало. Оттого что я попытался идти…
— Так с вами это было и прежде?
— Ещё бы! За последние четыре года — раз шесть семь. Пора бы мне уже привыкнуть.
— Что же это такое?
— Я сам как следует не знаю. Один человек говорил мне, что это местное воспаление, но он мог и ошибиться, потому что пил как лошадь. Чтобы там ни было, а боль страшная. И все из за какого то внутреннего повреждения. Г говорят, это не опасно для жизни, если только не начнётся п перитонит. Это случилось тогда же. — И он тронул свою левую руку.
— Как же вы лечитесь?
— Просто жду, когда пройдёт приступ, и стараюсь не терять головы. Это длится не слишком долго, а то было бы невозможно выдержать. Нужно только набраться решимости несколько дней терпеть боль. Она накатывает волной и затопляет сознание. А между приступами вполне терпимо, если только лежать совсем не двигаясь и дышать осторожно.
Рене на минуту задумался.
— Полковнику лучше перебраться в другую палатку, а я останусь здесь ухаживать за вами.
— Вы? Нет, нет! Это может и Фелипе. Я не хочу, чтобы вы оставались со мной.
— Почему?
— Вы не понимаете. Это ведь т только начало.
— Тем более…
— Вы не представляете, что это такое. Вам будет тяжело. Такая боль — отвратительное зрелище. А вы ненавидите всякое уродство!
— Пусть вас это не тревожит. В своё время я достаточно имел дела с больными. Моя сестра почти с рождения прикована к постели.
— Бедняжка! — пробормотал Риварес, широко раскрыв глаза.
Не понимая, как это случилось, Рене стал рассказывать о Маргарите, о своих опасениях н надеждах — о том, чего он никогда никому не поверял.
— Вот потому я и поехал в эту экспедицию, — закончил он и некоторое время молча следил за колеблющимися тенями.
Однако сразу помочь ему не удается. Маршан пьян и не воспринимает, что ему пытаются объяснить. Проходит несколько часов, прежде чем он трезвеет и наконец приходит взглянуть на больного.
— Послушайте, Риварес. Если вы больше не можете, я дам вам опия, но для вас будет лучше, если вы протерпите сколько сможете, не прибегая к нему. Сумеете?
Риварес, закрывавший лицо рукой, кивнул. Маршан хотел расстегнуть на нём рубашку и вдруг обернулся к Рене.
— Вы пролили воду, Мартель?
— Нет, — прошептал Рене.
Маршан выхватил у Рене лампу, отвёл руку Ривареса и, взглянув ему в лицо, поспешил за опиумом. Дав больному лекарство, он сказал:
— Что же ты не сказал мне, мальчик?
Через несколько часов начался новый приступ. Он был настолько сильным, что всевозможные болеутоляющие средства, к которым при содействии Рене два дня и две ночи почти без, передышки прибегал Маршан, не приносили облегчения. Только большие дозы опиума могли бы оказать некоторое действие, но Маршан во что бы то ни стало хотел обойтись без них.
— Других больных мне обязательно пришлось бы оглушить опием, не думая о последствиях, но у вас хватает мужества помочь мне, — сказал Маршан Риваресу к вечеру третьего дня.
Риварес как то странно посмотрел на него.
— Как по вашему, придёт этому когда нибудь конец?
— С вашей смертью. Болезнь слишком запущена.
...
Маршан знаком отозвал Рене в сторону.
— Когда мы на него не смотрим, — прошептал он, — ему не надо так сдерживаться.
После минутного колебания Рене зашептал:
— Не попробовать ли вам уговорить его оставить это притворство? Ну хотя бы при нас с вами. Ведь это так мучительно и так изматывает его. Конечно, боль следует переносить мужественно, но всему есть предел. Не понимаю, почему он старается убедить нас, что ему не больно? От этого ему только хуже.
Маршан зарычал на него, словно рассерженный медведь.
— Конечно вам этого не понять. Дело в том, что терпеть приходится ему, а не вам, и пусть поступает, как ему легче. Ну, если вы собираетесь дежурить около него ночью, вам пора ложиться.
Но лучше Риваресу не становится — только хуже. Улучив момент, он просит Рене остаться с ним вместо Маршана.
— Обещайте мне… не звать его… что бы ни случилось, даже если я сам буду просить…
— Но он может помочь вам. Он даст вам опий.
— Он может напиться, а Гийоме может… С вами я в безопасности.
Он заговорил более отчётливо, превозмогая себя:
— Раньше во время таких припадков у меня иногда начинался бред. Как знать, что я могу наговорить? Хотелось бы вам, чтоб ваши секреты знал Маршан?
Рене заколебался, вспомнив про бабочку и корзины для рыбы.
— Как хотите, — сказал он наконец. — Обещаю не звать его, если только… — он не докончил.
— Если только…
— Вы должны предоставить мне некоторую свободу действий. Если мне покажется…
— Что я умираю? Этого не бойтесь! Так вы обещаете?
— Да.
— Раз так — вашу руку. Не беспокойтесь. Меня нелегко убить.
И вскоре он начинает бредить, бессвязными отрывками рассказывая историю своей жизни. Рене останется с ним всю ночь и получает ответы на большую часть своих вопросов. Пусть он не знает имен и подробностей, но главное он понимает.
Днём воспаление пошло на убыль, и так как бред уже не мог повториться, на ночь остался дежурить Маршан, а Рене ушёл спать.
Как ни устал Рене, он долго не мог уснуть. Он узнал разгадку тех тайн и противоречий, которые полгода мучили его. А теперь он терзался, стыдясь невольного вторжения в чужую душу, содрогаясь при воспоминании о беспочвенных, безжалостных подозрениях, которые мешали ему разгадать правду раньше.
Всё было так просто и страшно. Единственный сын, нежно любимый матерью, поглощённый книгами, чувствительный, не знающий жизни, неприспособленный к ней. Трагедия обманутого доверия, безрассудный прыжок в неизвестность, неизбежная лавина страданий и отчаяния. Всё было так просто, что он не понял. Он предполагал убийство, подлог, чуть ли не все преступления, перечисленные в уголовном кодексе, и забыл только о возможности неравной борьбы человека с обрушившимся на него несчастьем. Его подозрения были так же нелепы, как если бы дело шло о Маргарите.
Маршан никогда бы не оттолкнул этого одинокого, отчаявшегося скитальца, как сделал он, Рене.
«За примочку?» — вспомнил он свои слова. Даже тогда ему было больно видеть, как расширились зрачки испуганных глаз. И только потому, что он пытался лгать, чтобы спасти себя, и не умел… «Господи, каким же я был скотом, каким самодовольным ханжой!»
Риварес выздоравливает и, обсуждая племена дикарей, они с Рене возвращаются к истории с аккауаном. Разговор о страхе и боли.
—... Я ведь не думал, что сумею уладить дело со священным соколом.
Перо в руке Рене замерло, царапнув по бумаге.
— Вы хотите сказать, что, отправляясь к дикарям, не были уверены в успехе?
— Я считал, что у меня нет и одного шанса из ста.
— Но чего же вы ожидали, когда шли к ним?
— Ну, я… я с старался об этом не думать. И… к какое в конце концов имеет значение… что бы именно могли они сделать? Во всяком случае, вряд ли мне пришлось бы хуже, чем в прошлый вторник, и… в вероятно, кончилось бы все скорее.
Рене покусывал кончик пера.
— Понимаю. Но что же тогда вас спасло? То, что вы не боялись и они это видели?
— Но я… б боялся.
— Значит, они решили, что вы не боитесь?
— Отчасти. Но, главное, я внушил им, что они сами боятся.
— Боятся?
— Да. Они ни капли не боялись, но думали, что боятся. А это тоже хорошо.
— Или тоже плохо?
— Нет, нет! Думать, что боишься, — лучше смерти. Действительно бояться — хуже смерти.
— Значит, вы полагаете, бесстрашие — это скорее уверенность в том, что ты не боишься, а не отсутствие страха на самом деле?
— Может быть, нам лучше уточнить формулировки? Что вы называете бесстрашием?
— Вам лучше знать.
— Но я не знаю, если только это не осмысленный страх, который не мешает видеть вещи в истинном свете.
— Это для меня слишком тонко.
— Разве? Видите ли, прежде чем стать клоуном, я изучал философию. Сложное сочетание, не правда ли? Вот, например, Маршан считает, что в тот вторник я вёл себя мужественно, всего лишь потому, что я лежал смирно и не жаловался. Он бы тоже лежал смирно, если бы корчиться было ещё больнее. И к какие уж там жалобы, когда тебя словно сжигают живьём? Тут уж можно или визжать, как свинья, которую режут, или лежать совсем тихо. Во втором случае приобретаешь р ре путацию храбреца.
Рене повернулся к нему.
— Знаете, Риварес, мне хочется вас кое о чём спросить. Я уже говорил вам о своей сестре. Что бы вы предпочли на её месте — быть всю жизнь прикованной к постели или дать себя долго кромсать и в конце концов, быть может, излечиться? Я подчёркиваю — быть может.
Рене был так поглощён своей собственной проблемой, что не обратил внимания на выражение лица собеседника и торопливо продолжал:
— Меня теперь одолевают сомнения. Маргарита верит в свои силы, и до прошлой недели я тоже верил. Должно быть, эта ночь во вторник слишком на меня подействовала… раньше мне не приходилось видеть ничего подобного. Как же я могу подвергнуть её бог знает чему? Она ведь так молода.
Риварес наконец заговорил, медленно, с напряжением:
— На это трудно ответить. Дело в том, что боль раскалывает наше сознательное «я» на две враждующие стороны: одна из них умом понимает истинность какого либо явления, а другая чувствует, что эта истина ложна. Если бы вы спросили меня об этом через месяц, я бы ответил: «Хватайтесь за любую возможность». Если б у меня хватило сил ответить вам во вторник, я сказал бы, что иногда даже безусловное исцеление бывает куплено слишком дорогой ценой. Сейчас я уже достаточно отвечаю за свои слова, чтобы знать, что я за них не отвечаю.
— Мне не следовало спрашивать вас об этом, — смутившись, пробормотал Рене.
— Нет, отчего же? Это все обман чувств. Мне кажется, я бы не пережил второй такой ночи, как в тот вторник, но я знаю, что это мне только кажется. Четыре года назад, когда всё это случилось, почти каждый день был похож на тот вторник, и так много недель подряд. И, как видите, я не сошёл с ума и не наложил на себя руки. Конечно, я всё время собирался, но так и не сделал этого.
Разговор до того откровенный, что Рене не выдерживает и выпаливает то, что мучает его с самого начала. И это приводит к расстановке точек в их дружбе.
— Ну зачем вам нужно мне лгать? — в отчаянии не выдержал Рене. — Почему вы мне всегда лжёте? Я ведь вас ни о чём не спрашиваю!.. — И замолчал, пожалев о сказанном.
— Значит… значит, я бредил?
— Да… Рассказать вам — о чём?
— Если вам нетрудно. Нет, о нет! Не говорите, не надо!
Риварес содрогнулся и закрыл руками глаза. Потом поднял голову и спокойно сказал:
— Господин Мартель, о чём бы вам ни довелось узнать или догадаться, объяснить я вам ничего не могу. Если можете, забудьте все. Если нет, думайте обо мне что хотите, но никогда не спрашивайте меня ни о чём. Какой бы она ни была — это моя жизнь, и нести её бремя я должен один.
— Я знаю только одно: что я вас люблю, — просто отвечал Рене.
Риварес повернул голову и очень серьёзно посмотрел на него.
— Любовь — большое слово.
— Я знаю.
— И вы… вы не только любите, но и доверяете мне, хотя я вам лгал?
— Это ничего не значит. Вы лгали, охраняя свою тайну. И вы не знали, что мне это больно.
— Не знал. Больше я не буду вам лгать.
Они замолчали, но Рене не вернулся к своей карте. Когда Фелипе пришёл звать его ужинать, он был погружён в мечты. Рене вздрогнул и отослал слугу обратно — сказать, что подождёт, пока его сменит Маршан.
— Но мне ничего не надо. Фелипе побудет около меня. Прошу вас, господин Мартель, идите ужинать.
— Зовите меня Рене.
Риварес от радости вспыхнул.
— Если вам угодно. Но как же будете звать меня вы? Феликсом? Это имя так же мало для меня значит, как и Риварес. Я увидел их на вывеске в Кито. Должно же у человека быть имя.
Лицо его опять побелело.
— С тех пор как я приехал в Южную Америку, у меня по преимуществу были клички. Насчёт этого м метисы очень изоб бретательны.
— Феликс меня вполне устраивает. Хорошо, я пойду и пришлю Фелипе. Спокойной ночи, друг мой!
Продолжение следует
@темы: книги
Что-то меня все тянет на ассоциативные с "Шерлоком" произведения. "Прерванная дружба" прямого отношения к нему совсем не имеет и даже косвенного мало. И все-таки... все-таки... вот оно.
Я давно люблю эту книгу, много раз перечитывала. Всем известный "Овод" по сравнению с ней более... прямолинейный и простой, что ли. Не знаю.
Этель Лилиан Войнич (1864-1960) — современница Конан Дойля (1859-1930).
Библиография:
1. Gadfly (1897) Овод
2. Jack Raymond (1901) Джек Реймонд
3. Olive Latham (1904) Оливия Лэтам
4. An Interrupted Friendship (1910) Прерванная дружба
5. Put Off Thy Shoes (1945) Сними обувь твою
Я познакомилась с Войнич, как ни странно, через свою одержимость "Тремя мушкетерами". В детстве я была фанаткой нашего фильма, прямо с ума сходила (хотя мне еще очень нравился франко-итальянский фильм 1961 года — и к нему, в отличие от нашей трехсерийки, у меня до сих пор сохранились нежные чувства). И мама купила мне пластинку с Боярским на обложке — это была рок-опера "Овод" в театре им. Ленинского комсомола. Я до сих пор помню ее наизусть — тогда прямо заездила. И сразу же почти прочитала книгу. У нас дома нашлось даже 2 издания. Одно 1950-го года издания со старой (но уже послереволюционной) орфографией, где "итти" было вместо "идти". А второе — двухтомник с "Оводом", "Прерванной дружбой" и "Сними обувь твою". Вот этот двухтомник и стал моей любимой книгой на все времена. "Прерванную дружбу" я прочитала довольно-таки вскоре (и она мне не показалась особенно интересной), "Сними..." же я прочитала намного позже и до сих пор не люблю. К "Оводу" она не имеет никакого отношения и связана только через предков (главная героиня — его бабушка или прабабушка, точно не помню). К тому же она такая мрачная, трагичная... беспросветная.
Кроме этой, если можно так выразиться, трилогии, у Войнич есть еще 2 произведения. Это "Джек Реймонд", которого я так и не читала, и "Оливия Летэм" — автобиографическое произведение про английскую медсестру начала 20-го века, которая полюбила русского революционера и уехала с ним в предреволюционную Россию. "Оливию" я тоже люблю, хотя она достаточно неоднозначная. Политики там почти нет, есть драма потерявшей мужа Оливии и ее последующая любовь к другу мужа, поляку Каролу...
Впрочем, я отвлеклась от сути. "Прерванную дружбу" я полюбила уже взрослой и до сих пор считаю ее лучше, тоньше выписанной, чем "Овод".
Дальше будет подробный рассказ об этом романе с цитатами, вы предупреждены.
читать дальшеДействие "Овода" происходит в 1833 (первая часть) и в 1846 (вторая часть). События, касающиеся Феликса — Овода — происходят между этими годами, но собственно действие романа начинается раньше.
Главный герой — Рене де Мартерель. Француз по происхождению, он провел детство у дяди в Англии, где привык называть себя сокращенно просто Мартель.
Мать Рене умерла, когда ему было около девяти лет (с ее похорон и начинается повествование) и отец отправил детей из дома на обучение: старшего сына Анри в бернардинский колледж, младшего Рене к брату в Англию, а самого младшего ребенка — дочку Маргариту — к сестре своей покойной жены.
По возвращении Рене из английской школы, он узнает, что Маргарита стала калекой. В день похорон матери она упала с лестницы, повредив ногу, и теперь не только не может ходить, но и испытывает сильные боли. Рене удается отвоевать сестру у тетушки, которая вместе с монахами и монахинями безуспешно пытается научить Маргариту смирению. Несмотря на сложности Рене привозит ее обратно в семейное поместье. Однако ему надо учиться, и осенью 18-тилетний Рене уезжает в Сорбонну учиться на географа.
Он учится 7 лет, периодически наезжая домой. Он очень близок с сестрой, которую ласково называет Ромашкой. Затем он узнает, что один врач в Лионе изобрел метод лечения, который, возможно, сможет поставить Маргариту на ноги (в прямом смысле). Но это стоит баснословных денег. Полное разорение семьи и совсем нет гарантии, что это поможет. И Рене принимает судьбоносное решение присоединиться к научной экспедиции в Южную Америку на правах географа. Три-четыре года и полученных денег хватит для лечения сестры. Маргарита категорически против, но Рене уже все решил.
"Каждый день тётка встречала его приготовления к отъезду новыми потоками слёз, а Маргарита – протестами. Получение официального документа – согласно которому «Рене Франсуа де Мартерель. именуемый также Мартель», назначался географом, геологом и метеорологом «экспедиции, возглавляемой полковником Дюпре, которая направляется для исследования северо западных притоков верхней Амазонки», вызвало в доме целую бурю."
И он отплывает на корабле в Южную Америку.
На этом заканчивается предистория.
Горные перевалы Эквадора. Из состава экспедиции в очередной раз сбегает нанятый из местных переводчик.
Подыскивать нового приходится Рене и в какой-то момент в качестве кандидата к нему попадает человек, которого слуга даже не хотел пропускать, хотя до этого впускал откровенные отбросы общества.
Хосе, пожалуй, можно было простить – во всём Эквадоре, наверно, не нашлось бы более жалкого человеческого отребья. Бедняга дошёл до того состояния, когда само несчастье внушает скорее гадливость, чем сочувствие. Рене посмотрел на грязное тряпьё, на босые израненные ноги, затем перевёл взгляд на изуродованную левую руку, на обнажённое плечо, такое исхудалое, что сквозь кожу отчётливо проступали кости, на горевшие голодным, волчьим блеском глаза под спутанными космами чёрных волос. Метис, конечно; однако этот бронзовый оттенок кожи скорее походил на загар, чем на естественный цвет. Но как мог европеец оказаться в таком отчаянном положении?
«Что довело его до этого?» – подумал Рене и с пробудившимся интересом всмотрелся в лицо незнакомца. Оно выражало только одно – голод. Пожав плечами, Рене стал задавать обычные вопросы.
О да. Это и есть та самая встреча.
– Какие языки вы знаете?
– Французский, испанский, английский, кечуа, гуарани и… некоторые другие.
Рене улыбнулся. Он уже привык выслушивать громкие заверения; при проверке обычно обнаруживалось, что дальше ломаного испанского и скверного кечуа дело не шло.
– Вы когда нибудь раньше исполняли обязанности переводчика?
– Постоянно – нет, но мне нередко приходилось переводить. У меня получалось неплохо.
Испанским он несомненно владел лучше большинства метисов, и его голос звучал необыкновенно мягко. Незнакомец говорил тихо и неуверенно, без присущей метисам крикливой интонации. Рене не стал проверять, как он знает французский, и разговор продолжался на испанском языке.
...
– Как же вы сюда добрались?
– Через горы, по пешеходной тропе на Гуаллабамба. Я услышал, что вам нужен…
– Из Ибарры! С такими ногами! Но до Ибарры шестьдесят миль!
– Я… когда я пустился в путь, ноги у меня были здоровы, это я об камни. Река как раз разлилась…
Рене окинул его недоверчивым взглядом.
– В такую погоду вы перешли горы? Один?
– Я боялся опоздать. Ноги заживут – это всё пустяки. Я обычно хромаю гораздо меньше, чем сейчас, сударь. Я не буду отставать.
С этими словами человек порывисто сделал несколько шагов вперёд, отойдя наконец от двери. Что бы он ни говорил, сейчас он хромал так сильно, что ему пришлось опереться рукой о стол. Рене уже заметил покрытую шрамами левую руку, на которой не хватало двух пальцев. Сейчас он взглянул на правую, здоровую, ожидая увидеть на ногтях голубоватые лупки, изобличающие метиса.
«Да он же белый!» – поразился Рене.
Загар на руке был почти кофейного цвета, однако, ногти неопровержимо доказывали, что в жилах этого человека нет ни капли туземной крови.
«И такая изящная рука, – с недоумением думал Рене.
Он чем то не похож на настоящего бродягу. Может быть, его довело до этого пьянство? А если нет, есть смысл его испытать».
Рене ещё раз всмотрелся в незнакомца, и его поразило нечеловеческое напряжение в тёмных глазах, оно вызывало у него ощущение неловкости, раздражало своей неуместностью. Почему он так смотрит? Что с ним случилось? Нет, ничего не выйдет; разве можно связываться с человеком, у которого такое лицо? Того и гляди, перережет ночью кому нибудь горло или уйдёт потихоньку в лес и повесится. Брр!
И поначалу Рене отказывает. Но... что-то в незнакомце его цепляет.
– К сожалению, – сказал Рене, – вряд ли вы нам подойдёте. Нам нужен… несколько иной человек.
Ни один из отвергнутых Рене «переводчиков» не ушёл без крика и споров, без попытки его разжалобить. Этот же шагнул вперёд, с глубоким отчаянием заглянул Рене в глаза и, не говоря ни слова, повернулся к выходу.
– Подождите! – воскликнул Рене. Худые плечи человека дрогнули, он остановился и, медленно повернувшись, застыл, опустив голову.
– Я не приму окончательного решения, не поговорив с начальником экспедиции, – продолжал Рене. – Особенно на это не рассчитывайте – я не думаю, чтобы вы нам подошли, но можете всё таки подождать его.
Рене охватило нелепое и мучительное чувство стыда, как будто он сделал что то отвратительное, как будто он подло ударил существо, неспособное защитить себя.
«Чёрт бы его побрал, – думал он. – Ну что я могу поделать? Брать его просто глупо – он обязательно заболеет, и нам придётся с ним возиться. Он, наверно, и ворует. Да к тому же у него, кажется, чахотка».
Человек вдруг поднял глаза. Они были не чёрные, как сначала показалось Рене, а синие, цвета морской воды.
– Если… если вы не можете взять меня переводчиком, сударь, может быть у вас найдётся какая нибудь другая работа? Я могу…
– Никакой другой работы нет. Мы все делаем сами, а тяжёлую работу выполняют индейцы.
Человек поднёс руку к горлу. Дыхание его опять участилось.
– Например… носильщиком?
– Носильщиком? – в крайнем изумлении выговорил Рене. Белый человек, явно больной, хромой, с израненными ногами и изуродованной рукой, просит, чтобы его наняли переносить тяжести наравне с туземцами!
– Мне… мне приходилось этим заниматься, сударь; я умею ладить с индейцами. И я г гораздо сильнее, чем кажусь, з значительно сильнее…
Он начал заикаться.
«Да он же попросту умирает с голоду, – с состраданием подумал Рене. – Бедняга, плохо же ему, верно, пришлось».
– Вот вернётся начальник, тогда посмотрим, – сказал он. – А сейчас… вы ведь, наверно, голодны? Слуги как раз собираются обедать. Я распоряжусь, чтобы вас тоже накормили. Они там, под большим…
Рене запнулся на полуслове, увидев даже через коричневый загар, как побелело лицо незнакомца.
– Спасибо, не беспокойтесь, я только что пообедал, – торопливо проговорил тот на чистейшем французском языке с едва заметным иностранным акцентом; так мог говорить только образованный человек, Рене вскочил на ноги.
– Но вы… вы же человек нашего круга!
– Какое вам до этого дело?
Когда впоследствии Рене вспоминал эту сцену, эти яростно брошенные ему в лицо слова, он не сомневался, что в то мгновение ему грозила опасность получить удар ножом или быть задушенным. Но тогда он ничего не понял и лишь беспомощно глядел на незнакомца.
Наконец тот нарушил молчание, сказав очень тихим, но ясным и твёрдым голосом:
– Простите, пожалуйста. Я пойду.
Рене схватил его за руку.
– Нет, нет! Постойте! Разве вы не видите, что произошла ошибка! Знаете что – пообедайте со мной!
Не успел Рене произнести эти простые слова, как почувствовал, что они были восприняты как отмена смертной казни. Человек круто повернулся, изумлённо посмотрел на него, потом тихонько рассмеялся.
– Благодарю вас, я очень признателен; но я… – он замолк и взглянул на свои лохмотья, – только как же я в таком виде?..
У него вдруг задрожала нижняя губа, и он показался Рене совсем юным и беззащитным.
– Ну, это легко устроить, – сказал Рене, хватаясь за возможность прекратить этот невыносимый разговор. – Эй! Хосе!
В дверях появился Хосе, радостно оскалившийся в предвкушении скандала.
– Этот джентльмен хочет принять ванну, – с чувством огромного облегчения сказал ему Рене.
– Как? – Хосе разинул рот и с изумлением переводил взгляд с одного на другого.
– Немедленно приготовь в моей комнате тёплую ванну, – невозмутимо продолжал Рене, – принеси чистые полотенца и нагрей побольше воды. После этого подашь нам обед.
Он открыл дверь в свою комнату.
– Сюда, пожалуйста. Я сейчас достану мыло и… Да, вам ведь нужно будет во что нибудь переодеться.
Встав на колени перед раскрытым чемоданом, он продолжал, не поднимая глаз:
– Боюсь, что мои вещи будут вам немного велики – ну да как нибудь устроитесь: Куда это носки задевались? Вот рубашка, и… Ну, кажется, все. Я подожду вас в соседней комнате.
Он встал, оставив ключ в чемодане. А в голове стучало: «Какой же я болван! Какой непроходимый идиот! Он, конечно, украдёт всё, что попадётся под руку. И поделом мне, дураку! Но что же мне оставалось делать?»
В дверях Рене обернулся со словами:
– Если вам что нибудь понадобится, позовите Хосе, – но, увидев, что незнакомец, дрожа всем телом, прислонился к столу, чтобы не упасть, вернулся, взял его за локоть и усадил на стул.
– Вам надо чего нибудь выпить, – сказал он, наливая коньяку из охотничьей фляжки. Человек отстранил стакан.
– Не надо, ударит в голову. Я… слишком долго… – Он выпрямился и откинул со лба волосы: – Ничего, сейчас пройдёт. Пожалуйста, не беспокойтесь.
Да, безусловно Рене руководит жалость, но не только.
Дожидаясь его в соседней комнате, Рене злился на собственную глупость. Навязать себе на голову больного, умирающего с голоду авантюриста, возможно преступника, явного проходимца, привыкшего, по его собственному признанию, якшаться с туземцами, – и все только потому, что у того вкрадчивый голос и красивые глаза. Безумие!
Наконец появился незнакомец, преображённый почти до неузнаваемости. Он вообще был ниже и тоньше Рене, и к тому же крайне измождён, и теперь, в висевшей на нём мешком одежде, казался ещё более юным и хрупким, чем был на самом деле, – почти совсем мальчиком. Неумело подстриженные и зачёсанные назад волосы открывали замечательной красоты лоб и глаза. Когда он, хромая, подошёл к столу, Рене снова поразило, какой у него был невероятно больной вид, и ему вдруг пришло в голову, что, может быть, вопрос о том, как поступить с незнакомцем, вскоре разрешится сам собой – он попросту умрёт. Однако, кроме изнурённого вида и крайней истощённости, у него не было ничего общего с оборванцем, который вошёл в эту комнату час назад.
Он извинился перед своим хозяином за то, что заставил его так долго ждать, и поддержал начатый Рене разговор о посторонних предметах. Казалось, он стремился укрыться в светской беседе. Он говорил по французски не совсем бегло, видимо слегка его подзабыв, употреблял много латинизмов, вдобавок очень сильно заикался, – и тем не менее тембр его голоса придавал неизъяснимое достоинство его запинающейся речи. Несколько книжные обороты указывали на обширное знакомство с классиками: можно было подумать, что он вырос на Паскале и Боссюэ.
– Но вы же совсем ничего не едите, – воскликнул Рене.
Его гость с гримасой отвращения отодвинул тарелку.
– Простите. После длительной голодовки трудно много есть.
Рене внимательно посмотрел на него:
– Значит, вы в полном смысле слова умирали с голоду?
– Да, но не очень долго – всего три дня. Вначале у меня было с собой немного хлеба.
– Что бы вы стали делать, если бы не застали нас здесь?
Ответа не последовало. Рене почувствовал, что совершил грубую бестактность, и торопливо продолжал:
– Но ведь ночевать в горах невероятно тяжело. Синие глаза внезапно потемнели.
– К этому привыкаешь – вот и все. Самое неприятное… что ты один.
– Но как же спать в горах, в таком холоде и сырости?
– Спать там не приходилось.
Рене встал из за стола.
– Тогда, быть может, вы приляжете до возвращения начальника? Вы, наверно, страшно устали. Хосе вам постелит.
Руководитель экспедиции Дюпре не склонен брать человека, назвавшего себя Риваресом, переводчиком, но Рене заступается за него, пытаясь быть рациональным.
– Мне кажется, – заговорил он наконец, – что у нас нет выбора. Конечно, лучше было бы найти человека с рекомендациями, но одни такой от нас уже сбежал. Мы отправляемся в опасные места, и не всякий с нами пойдёт. Каков бы ни был этот человек, он по крайней мере готов идти куда угодно. Весьма возможно, что он проходимец, но мы ведь не собираемся вступать с ним в тесные дружеские отношения, а лишь мириться с его присутствием, поскольку мы нуждаемся в его услугах. Что же касается предложения подождать ещё, то мы уже и так пробыли здесь четыре дня и пока никого не нашли. Ещё немного, и реки в горах так разольются, что вьючные животные ни за что не смогут благополучно спуститься с Папаллакты. Вода прибывает с каждым днём. Я считаю, что, если он знает своё дело, имеет смысл его взять.
И Дюпре все же его берет. Рене сопровождает Ривареса на базар покупать ему вещи и невольно делает шокирующее открытие.
– Что? Это и есть ваш новый переводчик, Хосе? Разве ты его не узнаешь? Посмотри на его хромую ногу и левую руку! Это же сбежавший из цирка клоун. Если старик Хайме его поймает, он переломает ему все ребра. Разве ты не видел объявления о беглом рабе?
– Ты что, пьян? – начал было Рене. – Или ты не видишь…
– Пресвятая дева, так оно и есть! – завопил Хосе. – То то мне всё казалось, что я его где то видел. И мне ещё пришлось готовить ему ванну!
– Господин Риварес… – начал Рене и запнулся, у него перехватило дыхание. Человек, стоящий рядом с ним, превратился в неподвижное изваяние; широко открытые глаза на землистом лице мертвеца смотрели в пространство. Поток непристойностей и брани, изрыгаемый Хосе, в бессильной ярости разбивался о стену молчания.
– Так ты, значит, пришёл из Ибарры? А кто запустил в тебя в ту субботу гнилой гренадиллой? Вот этот самый Мануэль! А кто ударил тебя по хромой ноге за то, что ты не знал роли, и ты полетел кувырком? Я, и я ещё…
Тут он тоже замолк на полуслове и уставился на жуткое лицо Ривареса. Несколько мгновений никто не шевелился.
– Ах ты гнусная тварь! – закричал Рене на метиса, задыхаясь от бешенства. – Подлое, трусливое животное!
Он вытащил кошелёк и швырнул на землю несколько монет.
– Вот твоё жалованье! Бери и чтобы духу твоего здесь не было! Вещи твои я завтра пришлю в таверну. И если ты только посмеешь показаться мне на глаза около дома… Прочь отсюда! Прочь! Прочь!
На обратном пути Рене все же решает спросить:
Рене помолчал, потом тихо начал:
– Господин Риварес…
– Да?
– Этот… человек, о котором они говорили… он имеет на вас какие нибудь права?
– Нет, никаких, но никому этого и не требуется – у меня нет друзей.
Больше Рене ничего не спрашивает. И, в общем-то, сам себе удивляется. Собственная благотворительность его совершенно не радует.
– У вас, по видимому, очень сбиты ноги, – добавил Дюпре. – Попросите у господина Мартеля его примочку. Поразительно помогает.
Рене принёс примочку. Когда он передавал пузырёк Риваресу, ему бросилась в глаза надпись на этикетке, сделанная рукой Маргариты. В глазах у Рене потемнело: он забыл ответить на её письмо! Выйдя из дома, он принялся шагать взад и вперёд по тёмному двору. Его душил бессильный гнев.
Боже милостивый, что же это с ним происходит?! С ума он сошёл, что ли, или уж на самом деле такая тряпка, что первый встречный бродячий клоун может перевернуть вверх дном весь привычный уклад его жизни?
Если хорошенько вдуматься, ведь это что то невероятное. Беглый клоун из низкопробного цирка, по всей вероятности преступник, скрывающийся от правосудия, – иначе с какой стати стал бы белый человек выносить издевательства Хосе и Мануэля? – отщепенец, привыкший к брани и пинкам и опустившийся до того, чтобы принимать их безропотно, бездарный лгун, которого с первого взгляда раскусили даже такие тупицы, как Лортиг и Штегер, – этот человек пришёл и посмотрел на него – просто посмотрел, – и только поэтому, да ещё потому, что его душа казалась сплошной раной, которой каждое прикосновение причиняло боль, он, Рене Мартель, стал его покорным орудием. Ради этого потрёпанного судьбой авантюриста он сделал то, чего не сделал бы для родного брата: он сохранил его тайну, из за него он лгал, из за него унижался перед Дюпре, из за него потерял всякое самообладание, как не терял никогда в жизни, кроме одного случая в детстве, когда нянька плохо обошлась с Маргаритой. И что хуже всего, из за него он забыл про Маргариту! Всё остальное он мог бы себе простить, но это уже переходило все границы.
– Чёрт бы его побрал! – бормотал Рене. – Будь он проклят!
День заканчивается еще одним разговором.
– Господин Мартель!
Кто то стоял у двери в его комнату. Рене услышал знакомый запинающийся голос и, даже не успев рассмотреть горящие глаза беглого клоуна, нахмурился ещё больше.
– Да? – резко сказал он. – Что вы хотите мне сказать?
– Только то, что я вам очень благодарен.
Рене поднял брови.
– За примочку?
После минутной паузы тихий голос ответил:
– Да, за примочку. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Члены экспедиции постепенно начинают принимать Ривареса за своего.
Вечером Маршан подошёл к переводчику, который в крайнем изнеможении скорчился у огня, прислонившись головой к грязной стене, и сел рядом. Красные отблески пламени освещали ввалившиеся щеки и закрытые глаза Ривареса. Некоторое время Маршан смотрел на него молча.
– Ложитесь ка вы спать, – сказал он наконец суровым тоном.
Риварес испуганно открыл глаза и выпрямился; на лице его немедленно появилось выражение бодрой готовности.
– Спасибо, но я уже вполне отдохнул. Мы все сегодня немного устали.
– Можете не трудиться, меня то вы не обманете, – спокойно заметил Маршан, беря его руку и нащупывая пульс. – Я ведь доктор. Так в чём дело? Голодали?
– Не… немного. Я… они сказали вам?
– Не беспокойтесь, они мне рассказали всё, что знали. Уж чего чего, а рассказчики у нас всегда найдутся. Другой вопрос – что им известно. Мартель…
Он упомянул Рене совершенно случайно, но, хотя на лице, за которым он наблюдал, не дрогнул ни один мускул, по тому, как бешено забился у него под рукой пульс, Маршан понял, что Рене о чём то умолчал. Он выпустил руку Ривареса и продолжал, теперь уже вполне намеренно:
– Мартель – единственный человек, который не поведал мне после ужина свою версию вашей истории. Но он умеет молчать о чужих делах.
Риварес метнул на него быстрый взгляд затравленного зверька и снова отвёл глаза.
– Вот что я хотел вам сказать, – продолжал Маршан с таким видом, будто ничего не заметил. – Когда молодой человек начинает искать приключений и становится поперёк дороги таким крупным хищникам, как Розас, и тому подобное, он задаёт своим нервам порядочную трёпку. Так что, если вы почувствуете, что они у вас начинают шалить – кошмары там или головные боли, – не пугайтесь и не думайте, что у вас что то не в порядке. Просто приходите ко мне, и я дам вам успокоительного. Хорошо?
У Ривареса задрожали губы, и он проговорил, заикаясь:
– Б благодарю вас… вы так д добры ко мне…
– Ну а теперь ложитесь спать, – сказал Маршан, вставая, – и помните, что вы среди друзей.
С этого момента Маршан как бы молчаливо признал Ривареса разным себе – если не считать разницы в годах и опыте – и стал относиться к нему с тем же спокойным и небрежным дружелюбием, какое он проявлял к Рене. Для остальных членов экспедиции новый переводчик был чем то средним между доверенным слугой и бедным родственником, на чьё сомнительное прошлое можно было смотреть сквозь пальцы, так как это позволяло требовать от него лишней работы.
Рене не может понять, почему Риварес сносит к себе подобное отношение. И еще почему тот стал для него так важен. Он приписывает Риваресу нелицеприятные мотивы и манипулирование. Он его уже практически ненавидит.
Он стал очень плохо спать, главным образом из за того, что в одной палатке с ним спал Риварес. Каждую ночь, ложась спать, Рене решительно закрывал глаза и поворачивался спиной к опостылевшей фигуре, и каждую ночь он осторожно переворачивался на другой бок и, снедаемый жгучим любопытством, всматривался через накомарник в лицо, которое изучил уже до мельчайших подробностей, – сменилась ли маска искусственной весёлости истинным выражением неизбывного страдания?
Как то на рассвете, когда все ещё спали, Рене наблюдал за лицом Ривареса из под полуприкрытых век, спрашивая себя в тысячный раз: «Отчего, отчего на нём такая скорбь?» Вдруг он заметил, что ресницы Ривареса дрогнули, и на лице немедленно появилась привычная маска бодрого безразличия. Рене понял, что за ним тоже наблюдают. После этого случая оба часами лежали без сна, притворяясь спящими, но ловя каждый вздох соседа.
Рене все чаще охватывал странный ужас. Он спасался от него, разжигая в себе ненависть к Риваресу. Все в переводчике вызывало у Рене бессмысленную и яростную злобу: запинающаяся речь, кошачьи движения, полнейшая неподвижность лица ночью и молниеносная смена выражений днём. «Это не человек, а какой то оборотень, – говорил себе Рене. – Он появляется неожиданно, подкравшись бесшумно, как индеец; его глаза меняют цвет, как волны моря, и когда они темнеют, то кажется, что в них потушили свет».
А потом происходит несчастный случай с одним из членов экспедиции.
Но только они начали взбираться на высокий берег, как позади раздались крики и поднялась суматоха. Мул Рене, испугавшись, метнулся в сторону.
– Эге! – воскликнул Маршан. – Там что то случилось!
Когда Рене справился наконец со своим мулом, он увидел, как мимо него пронёсся гнедой мул, уже без всадника. На том берегу виднелись две человеческие фигуры, но Рене их не заметил: он смотрел на мула с белой ногой и пустым седлом.
– Маршан! – закричал Штегер, подбегая к ним. – Сюда, быстрей! С Лортигом несчастье!
Ледяной обруч, стиснувший сердце Рене, распался. Перед глазами пошли круги. Всего только Лортиг… Взглянув на тот берег, он увидел около воды две фигуры и, сразу прийдя в себя, последовал за Маршаном.
...
Через несколько минут Лортиг пришёл в себя и стал осыпать проклятиями гнедого мула. По его настоянию Риварес, который не мог справиться с этим беспокойным животным, поменялся с ним мулами, но на середине реки гнедой сбросил Лортига в воду. Гасконец остался цел и невредим, но был так взбешён, что Бертильон начал над ним подтрунивать:
– А мы уже собрались было вас оплакивать. Жаль, не видели вы этого зрелища. Мартель подъехал белый как полотно.
– Он, наверно, спутал вас с теодолитом, – сказал Маршан.
Рене был поражён: уж не догадывается ли Маршан об этой чертовщине, которая с ним творится?
«Всего только Лортиг…» Если бы тонул его родной брат, он и тогда подумал бы: «Всего только Анри». Как оборвалось у него сердце – как будто гибель грозила Маргарите. Неужели этот подозрительный авантюрист ему так же дорог, как любимая сестра?
Уж не теряет ли он рассудок? Не появляются ли у него навязчивые идеи? Какое ему дело до Ривареса? Почему он думает о нём днём и ночью? И знает ли Риварес, какую власть он имеет над всеми его помыслами? Может быть, он делает это намеренно? Порабощает его волю с определённой целью? Может быть…
Что за вздор!
Продолжение следует...
@темы: книги
Ну почему так тяжко начинать вычитывать! Причем сама вычитка мне даже иногда нравится - этакое облагораживание, подчистка "хвостов", но каждый раз перед началом нападает трясучка аля "а вдруг там все ужас-ужас". Умом понимаю, что нет там никакого ужаса, нормальный невычитанный перевод, а все равно. Каждый раз приходится себя переламывать

И это не зависит ни от чего - ни от книги/фика, ни от моего настроения, а об аудитории я вообще при этом не думаю. Какой-то психзадвиг. Единственно, я однажды видела на переводческом форуме, как одна женщина (тоже "художница") писала о чем-то похожем. Что после окончания перевода ей начинает казаться, что он ужасен... Так что, может, это чисто переводческое, не знаю. Но, мягко говоря, неприятно

Вспомнилась мне эта книжная серия и внезапно подумалось, что на самом деле у нее много общего с Шерлоком. В принципе, я читала эти книги довольно давно (и не все, надо будет вернуться и почитать последние), но знаю, что и тогда я заметила один схожий с АКД момент (о нем чуть позже). Тогда подумалось, что это случайный кивок в сторону Мэтра, но сейчас при переосмыслении понимаю, что схожего-то намного больше.
читать дальшеИтак, его зовут Алоиз Пендергаст, и он специальный агент ФБР, который всегда работает в одиночку. Однако в первой книге "Реликт" первым появляется его будущий друг и напарник полицейский лейтенант Винсент д'Агоста.
Их первая встреча на месте преступления:
читать дальше— Превосходно, — услышал д’Агоста за спиной негромкий приятный голос.
— Кто вы, черт побери? — спросил лейтенант, оборачиваясь. Его действия одобрил высокий стройный незнакомец в черном костюме: он стоял, опираясь о перила наверху лестницы. Голубоглазый, со светлыми, почти белыми, зачесанными назад волосами. — Из похоронной конторы?
— Пендергаст, — ответил тот, спустившись и протянув руку. Мимо неизвестного протиснулся фотограф со своим оборудованием.
— Так вот, Пендергаст, если у вас нет веских причин находиться здесь...
Блондин улыбнулся:
— Особый агент Пендергаст.
— А а. ФБР? Странно, почему я не удивляюсь? Что ж, Пендергаст, здравствуйте. Почему не позвонили заранее, черт возьми? У меня тут внизу труп, обезглавленный. А где же ваша команда?
Пендергаст высвободил руку.
— Видите ли, я один.
— Что? Не разыгрывайте меня. Вы же постоянно ходите сворами.
"На пункте оперативного реагирования царил порядок. Д’Агоста всегда об этом заботился. Бумаги, папки, магнитофоны — все было под рукой. Выглядело это солидно, лейтенант был доволен. Все занимались делом.
Худощавый Пендергаст легко уселся в кресло. Несмотря на свой церемонный вид, двигался он ловко, как кошка. Д’Агоста вкратце рассказал ему о ходе расследования.
— Ну, Пендергаст, — закончил он, — каковы ваши полномочия? Мы напортачили? Нас отстраняют?
Пендергаст улыбнулся:
— Нет нет. Я и сам сделал бы все то же самое. Видите ли, лейтенант, мы начали заниматься этим делом давно, только сами не сознавали этого.
— То есть?
— Я из Нового Орлеана. Мы пытались раскрыть серию убийств, весьма необычных. Не буду вдаваться в подробности, но у жертв была удалена затылочная кость и вынут мозг. Тот же почерк.
— Вот те на... Когда это было?
— Несколько лет назад.
— Лет? Значит...
— Да. Убийства остались нераскрытыми. Расследование сначала вело Агентство по контролю за распространением алкогольных напитков, табачных изделий и огнестрельного оружия, поскольку решили, что дело, возможно, связано с наркотиками. Когда ничего не вышло, за дело взялось ФБР. Но мы ничего не смогли сделать, след простыл. А вчера я прочел телеграфное сообщение об убийстве двух мальчиков в Нью Йорке. Почерк весьма специфический, верно? И вечером я вылетел. Сейчас я здесь неофициально. До завтрашнего дня.
Д’Агоста успокоился.
— Значит, вы из Луизианы? Я подумал, вы новый человек в нью йоркском отделении.
— Люди оттуда будут заниматься этим делом. После моего рапорта сегодня вечером. Но руководить расследованием буду я.
— Вы? В Нью Йорке этому не бывать.
Пендергаст улыбнулся.
— Руководить буду я, лейтенант. Я несколько лет занимался этим делом и, откровенно говоря, заинтересован в успехе расследования.
“Заинтересован” Пендергаст произнес так, что у д’Агосты по спине пробежали мурашки.
— Но не беспокойтесь, лейтенант, я охотно готов сотрудничать с вами, хотя, возможно, метод будет несколько отличаться от того, что предложили бы мои нью йоркские коллеги. Если вы, конечно, пойдете мне навстречу. Это не моя территория, и мне потребуется ваша помощь. Что скажете?
Он встал и протянул руку. Черт, подумал д’Агоста, нью йоркские фэбээровцы разорвут этого парня и отправят кусками в Новый Орлеан.
— Договорились, — сказал лейтенант, обмениваясь с ним рукопожатием. — Я познакомлю вас с людьми, первым делом с начальником охраны Ипполито. Только ответьте на один вопрос. Вы сказали, почерк новоорлеанских убийств тот же. Что скажете о следах зубов, которые мы обнаружили на мозге старшего мальчика? Об обломке когтя?"
Вот так они знакомятся и становятся близкими, очень крепкими друзьями. Забавно, что буквально через пару страниц Д'Агоста про себя называет Пендергаста Шерлоком Холмсом, а еще в сюжете присутствует Джозеф Мориарти, правда, совсем не злодей. Но это уже так.
Итак, книги серии.
1. The Relic (1994) Реликт
В музее естественной истории Нью Йорка никогда не происходило ничего особенного... пока не прибыл из джунглей Южной Америки новый экспонат. Пока не поселился в тихих залах и коридорах ужас. Убийство следует за убийством, и несчастные жертвы гибнут смертью столь страшной, что не хватит человеческих слов, чтобы описать ее. Ясно одно — тот, кто способен совершать такое раз за разом, не может быть человеком. Но тогда — что же это? Что за древнее Зло вернулось на землю, чтобы вновь и вновь заливать ее потоками крови?
2. Reliquary (1997) Реликварий
Когда на Манхэттен спускается ночь, откуда-то из-под земли поднимется Ужас. Ужас, который обитает глубоко на забытых линиях нью йоркской подземки, на Чердаке Дьявола. Ужас, который, вторгаясь в жизни людей, оставляет за собой обезглавленные трупы. Ужас, который становится все сильнее, приходит невесть откуда и быстро исчезает в скрывающем его мраке. Ужас, с которым невозможно бороться, ибо невозможно понять, что породило его...
"Реликт" и его продолжение "Реликварий", пожалуй, самые мои любимые книги серии. Там много опасностей и кровищи, но... как-то не страшно. Ну, мне во всяком случае

3. The Cabinet of Curiosities (2002) Кабинет Диковин
Загадочные и нелепые кунсткамеры, популярные в Нью Йорке XIX века… Давно забытое развлечение? Но… почему при возведении дома на месте старинного «кабинета диковин» строители находят ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ человеческих скелетов? Значит, давнишняя нью йоркская история о безумном враче убийце, проводившем чудовищные эксперименты на живых людях, подтвердилась? К этому выводу приходит ведущий дело агент ФБР и его напарница археолог. Но внезапно город потрясает серия УБИЙСТВ, В ТОЧНОСТИ КОПИРУЮЩИХ те, что происходили сто тридцать лет назад! Расследование принимает НОВЫЙ ПУГАЮЩИЙ ОБОРОТ…
Наименее интересное для меня произведение с реальным перемещением во времени. Первое появление Констанс Грин, вынужденной подопечной Пендергаста.
4. Still Life with Crows (2003) Натюрморт с воронами
Тихий городок, затерянный среди полей Среднего Запада... Здесь десятилетиями царила смертная тоска. Но теперь произошло загадочное убийство.
Чудовищно искалеченное тело молодой женщины — «черного археолога» — найдено в круге, расчищенном посреди кукурузного поля. И — что странно — тело окружено трупами ворон, насаженных на индейские стрелы. Работа маньяка? Об этом буквально кричит картина убийства. И в этом совершенно уверен местный шериф. Но многоопытный агент ФБР Пендергаст выдвигает собственную — почти неправдоподобную — версию случившегося. Версию, которая опирается на нелепую и страшную местную легенду...
Не переношу это произведение. Нет, оно интересное, загадка красивая, но разгадка - сама по себе нормальная - но лично мой пунктик, меня вымораживает. Мистики, по-моему, нет.
5. Brimstone (2004) Огонь и сера
Эти загадочные убийства словно совершает сам Дьявол... Как удалось преступнику сжечь заживо в запертых изнутри комнатах знаменитого критика и известного коллекционера произведений искусства – и бесследно исчезнуть? Почему тела погибших как будто оплавлены изнутри?
Почему рядом с первым из них полиция обнаружила отпечаток копыта, а рядом со вторым – выжженную на стене морду демона?
Агент ФБР Алоиз Пендергаст и его старый друг полицейский Винсент д'Агоста раскрывали самые сложные и запутанные дела...
Но на этот раз у них крепнет убеждение: убийца действительно владеет нечеловеческими возможностями!
Люблю это произведение, не раз перечитывала за исключением финала, ибо в финале Пендергаст погибает - фактически на глазах Д'Агосты, чтобы спасти ему жизнь.
читать дальше"Замолчав, агент посмотрел на д'Агосту. В глазах фэбээровца загорелся огонь.
— Вот оно, Винсент. Вот выход. Слушайте: сейчас я побегу вниз — прямо на гончих. И когда я сойдусь с ними, все животные соберутся вокруг меня. Вы в это время как можно быстрее отбежите в сторону на сотню другую футов. Потом медленно — медленно, Винсент! — спускайтесь. Как лают гончие, загнавшие зверя, вы узнаете сразу. Так вот, когда услышите такой лай, знайте — я сошелся с ними. В этот самый момент и бегите. Ясно? Ждите, пока собаки меня загонят. Линия будет нарушена, и вы сумеете пробраться к дороге.
— А вы?
Пендергаст поднял пистолет.
— С тремя патронами? — воскликнул д'Агоста. — Вам не пробиться.
— Выбора нет.
— И где же мы встретимся? На дороге?
— Не ждите меня, — покачал головой Пендергаст. — Отправляйтесь к синьору полковнику и приведите подкрепление. Подкрепление, Винсент. Излучатель берите с собой — вам нужны доказательства.
— Но... — Намерения товарища только что дошли до д'Агосты. — Ну вас к черту! — выругался он. — Идем вместе.
Лай приближался.
— Вырваться сможет только один. Иначе — никак. Все, идите!
— Нет. Я не пойду... Не оставлю вас гончим...
— Винсент, черт побери, это ваш долг! — И, не сказав больше ни слова, Пендергаст побежал вниз.
— Нет! — крикнул д'Агоста. — Не ееет!
Но было поздно.
Он стоял парализованный, ноги словно вросли в землю. Худощавая фигура Пендергаста с кошачьей ловкостью пронеслась вниз по склону; затем фэбээровец исчез в лесу."
"Оказавшись на небольшой прогалине, он оглянулся и далеко справа в последний раз увидел Пендергаста — одинокую фигуру в черном, окруженную обезумевшей сворой. Вне бурлящего живого кольца в агента целились из винтовок загонщики. Круг сжимался. Почуяв кровь, собаки бросались на фэбээровца, пытаясь отхватить кусок живой плоти."
Правда, тело не найдено и Д'Агоста отомстил за друга, но ему все равно тяжело.
читать дальше"Д'Агоста смотрел на Хейворд — на прекрасные черты лица, на то, как она слегка хмурилась, плавно ведя машину в оживленном вечернем потоке. Чудесно вновь оказаться рядом с ней!.. И в то же время он никак не мог отделаться от чувства опустошенности. Вокруг будто образовался вакуум, и его нечем было заполнить.
— Ты права, — сказал д'Агоста, когда они въехали в тоннель. — Эта скрипка может быть ценнее всех скрипок на свете, однако она не стоила жизни Пендергаста.
— Ты не знаешь наверняка, мертв ли он, — сказала Хейворд, глядя на дорогу.
Сколько раз он напоминал себе, как Пендергаст вытаскивал их из передряг, даже когда казалось, будто весь мир против них. Пендергаст умудрялся совершать чудеса... Но сейчас он не вернулся. Д'Агоста чувствовал: сейчас все по другому.
Он ощущал почти физическую боль, когда перед глазами вставал образ друга, окруженного людьми Фоско.
«Вырваться сможет только один».
В горле встал комок.
— Да, — произнес д'Агоста, — наверняка не знаю. Хотя... — Он достал из кармана платиновый кулон Пендергаста, слегка оплавленный и изрытый оспинками. Д'Агоста снял его с дымящегося трупа Фоско. Секунду посмотрев на украшение, он сжал руку в кулак и уперся костяшками в челюсть. Ему хотелось заплакать.
На том холме остаться должен был он!
— Если бы Пендергаст выжил, то дал бы о себе знать."
Здесь есть и аналог Ирен Адлер - Виола Маскелин - единственная женщина, которая есть в сердце Пендергаста. Хотя она не авантюристка, просто леди из благородной семьи.
6. The Dance of Death (2005) Танец смерти
Два брата. Два выдающихся ума. Два заклятых врага. Агент ФБР Алоиз Пендергаст – и убийца Диоген Пендергаст.
Их вражда длилась годами – но теперь она перешла в беспощадную войну.
Диоген поставил себе целью не просто уничтожить всех близких людей брата, но и повесить эти убийства на него. Он почти добился успеха. За Алоизом гонятся и полицейские, и бывшие коллеги из ФБР. Единственный, кто согласен ему помочь, – это старый друг, лейтенант Винсент Д'Агоста. Вместе они должны остановить безжалостного преступника.
Охота на хищника начинается! Но – доживут ли охотники до ее финала?
Агент Пендергаст возвращается


читать дальшеШвейцар сделал грубо льстивую попытку отворить перед ним дверь. Д'Агоста вошел в узкий вестибюль, нашаривая в кармане ключи. Один из лифтов стоял с гостеприимно распахнутыми дверцами. Д'Агоста вошел и нажал кнопку пятнадцатого этажа.
Лифт начал закрываться, но в это мгновение в щель просунулась рука в перчатке и заставила двери раздвинуться. Это был пресловутый швейцар. Он вошел в кабину и скрестил на груди руки, не обращая внимания на Д'Агосту. Маленькое помещение наполнил неприятный запах тела.
Д'Агоста взглянул на него с раздражением. Человек был грузный, смуглое мясистое лицо, карие глаза. Странно, что он не нажал кнопку своего этажа. Д'Агоста отвернулся, потеряв к нему интерес, и обратил взор к индикатору, отмечавшему этажи: пятый, шестой, седьмой...
Швейцар подался вперед, нажал на «стоп». Лифт дернулся и остановился.
Д'Агоста вскинул глаза.
— В чем дело?
Швейцар даже не удостоил его взглядом. Вместо этого вынул из кармана ключ, вставил в контрольную панель, повернул и вынул. Лиф дернулся и пошел вниз.
«Лаура права, — подумал Д'Агоста. — У этого тупицы не все дома».
— Послушайте, я не знаю, куда вам нужно, но не могли бы вы, по крайней мере, подождать, когда я доберусь до своего этажа? — Д'Агоста снова нажал на кнопку 15.
Лифт не отреагировал, по прежнему спускался, миновал вестибюль и отправился в подвальное помещение.
Раздражение Д'Агосты сменилось тревогой. В мозгу всплыли строчки из письма Пендергаста: Диоген чрезвычайно опасен. Не привлекай к себе его внимания раньше, чем следует. Почти бессознательно сунул руку в карман и выхватил табельное оружие.
Но в тот же момент швейцар развернулся и молниеносным движением отбросил его к стене лифта, мертвой хваткой зажав ему за спиной руки. Д'Агоста попробовал сопротивляться, но обнаружил, что обездвижен. Набрал было воздуха, чтобы крикнуть о помощи, но противник, угадав его намерение, сунул ему в рот затянутую в перчатку руку.
Д'Агоста сделал новую попытку оказать сопротивление — куда там! Он не мог поверить, как быстро его разоружили и обездвижили.
И тут швейцар сделал странную вещь. Он наклонился вперед, приблизил губы к уху Д'Агосты. Заговорил едва слышным шепотом.
— Прими самые искренние извинения, Винсент.
Но к сожалению, играет против него родной брат, который хочет видеть его страдающим и уничтоженным. Это он спас его в предыдущей книге - потому что не хотел для него такой простой смерти. Алоиз должен был умереть опозоренным, как преступник. Вариант Рейхенбаха, да. И в конце этой книги Пендергаст попадает в тюрьму.
7. The Book of the Dead (2006) Книга мертвых
Проклятие египетских гробниц существует?!
В это уже готовы поверить сотрудники Нью-Йоркского музея, ставшие свидетелями серии загадочных смертей во время подготовки к выставке сокровищ из гробницы Сенефа, регента фараона Тутмоса IV. Безумие и смерть настигают режиссера светозвукового шоу, его помощника, а затем - известного египтолога...
Полиция и ФБР теряются в догадках. Однако лейтенант Винсент д'Агоста и журналист Уильям Смитбек подозревают: к убийствам в Нью-Йоркском музее причастен Диоген Пендергаст, одержимый идеей «идеального преступления».
Единственный, кто способен справиться с Диогеном, — его брат, специальный агент ФБР Алоиз Пендергаст, но он попал в тюрьму по ложному овинению в убийстве...
Впервые читала на английском, изведясь от нетерпения. Пока Д'Агоста с друзьями готовят Пендергасту побег, тому надо как-то продержаться в тюрьме и выжить. Не люблю тюремную тематику... а тут ее много было. И вообще книга довольно мрачная. Раскрывается причина ненависти Диогена к своему старшему брату Алоизу (Боже, как я все-таки счастлива, что Майкрофт Шерлока любит


О-о-о, только что поняла, что и Чертоги у него тоже были. Именно там он сам вспомнил точно, что произошло с Диогеном, когда они были детьми. Ну, я считаю, что это был больше несчастный случай, хотя история, конечно, неприятная. Не знаю, стоит ли она такой ненависти, но Диогена, разумеется, не оправдывает. И для него финал этой книги довольно неожиданный

8. The Wheel of Darkness (2007) Штурвал тьмы
Старинные друзья Алоиза Пендергаста - монахи из уединенного буддистского монастыря - просят его о помощи. Из их горной обители исчез таинственный древний артефакт…Легенда гласит - сила, скрывающаяся в нем, может принести неисчислимые бедствия человечеству. Но, к несчастью, монахи не имеют представления, как выглядит похищенный артефакт, ведь много веков никто не смел на него взглянуть.
Пендергаст и его ученица и помощница Констанс Грин начинают поиски реликвии, - и находят ее на борту роскошного океанского лайнера. Однако они немного опоздали - зловещая сила уже вырвалась на волю.
Чтобы спасти пассажиров от неминуемой гибели и вернуть артефакт в монастырь, Алоизу и Констанс придется полагаться не только на свое искусство детективов, но и на совершенно иные способности…
Как детектив скучновато. А насчет Констанс было предсказуемо

9. Cemetery Dance (2009) Танец на кладбище
10. Fever Dream (2010) Наваждение
11. Cold Vengeance (2011) Холодная месть
12. Two Graves (2012) Две могилы
13. White Fire (2013) Белый огонь
14. Blue Labyrinth (2014)
15. Crimson Shore (2015)
Эти все пока не читала (а последние 2, кажется, еще даже не переводились). Надо будет заняться.
@темы: детективы
Sanctuary, Supernatural, White Collar
- Календарь записей
- Темы записей
-
371 Sherlock
-
117 фики
-
89 мои переводы
-
59 White Collar
-
49 Arthur Ketch
-
39 Шерлок АКД
-
34 Sanctuary
- Список заголовков