petergirl
"Прерванная дружба"
Что-то меня все тянет на ассоциативные с "Шерлоком" произведения. "Прерванная дружба" прямого отношения к нему совсем не имеет и даже косвенного мало. И все-таки... все-таки... вот оно.
Я давно люблю эту книгу, много раз перечитывала. Всем известный "Овод" по сравнению с ней более... прямолинейный и простой, что ли. Не знаю.
Этель Лилиан Войнич (1864-1960) — современница Конан Дойля (1859-1930).
Библиография:
1. Gadfly (1897) Овод
2. Jack Raymond (1901) Джек Реймонд
3. Olive Latham (1904) Оливия Лэтам
4. An Interrupted Friendship (1910) Прерванная дружба
5. Put Off Thy Shoes (1945) Сними обувь твою
Я познакомилась с Войнич, как ни странно, через свою одержимость "Тремя мушкетерами". В детстве я была фанаткой нашего фильма, прямо с ума сходила (хотя мне еще очень нравился франко-итальянский фильм 1961 года — и к нему, в отличие от нашей трехсерийки, у меня до сих пор сохранились нежные чувства). И мама купила мне пластинку с Боярским на обложке — это была рок-опера "Овод" в театре им. Ленинского комсомола. Я до сих пор помню ее наизусть — тогда прямо заездила. И сразу же почти прочитала книгу. У нас дома нашлось даже 2 издания. Одно 1950-го года издания со старой (но уже послереволюционной) орфографией, где "итти" было вместо "идти". А второе — двухтомник с "Оводом", "Прерванной дружбой" и "Сними обувь твою". Вот этот двухтомник и стал моей любимой книгой на все времена. "Прерванную дружбу" я прочитала довольно-таки вскоре (и она мне не показалась особенно интересной), "Сними..." же я прочитала намного позже и до сих пор не люблю. К "Оводу" она не имеет никакого отношения и связана только через предков (главная героиня — его бабушка или прабабушка, точно не помню). К тому же она такая мрачная, трагичная... беспросветная.
Кроме этой, если можно так выразиться, трилогии, у Войнич есть еще 2 произведения. Это "Джек Реймонд", которого я так и не читала, и "Оливия Летэм" — автобиографическое произведение про английскую медсестру начала 20-го века, которая полюбила русского революционера и уехала с ним в предреволюционную Россию. "Оливию" я тоже люблю, хотя она достаточно неоднозначная. Политики там почти нет, есть драма потерявшей мужа Оливии и ее последующая любовь к другу мужа, поляку Каролу...
Впрочем, я отвлеклась от сути. "Прерванную дружбу" я полюбила уже взрослой и до сих пор считаю ее лучше, тоньше выписанной, чем "Овод".
Дальше будет подробный рассказ об этом романе с цитатами, вы предупреждены.
читать дальшеДействие "Овода" происходит в 1833 (первая часть) и в 1846 (вторая часть). События, касающиеся Феликса — Овода — происходят между этими годами, но собственно действие романа начинается раньше.
Главный герой — Рене де Мартерель. Француз по происхождению, он провел детство у дяди в Англии, где привык называть себя сокращенно просто Мартель.
Мать Рене умерла, когда ему было около девяти лет (с ее похорон и начинается повествование) и отец отправил детей из дома на обучение: старшего сына Анри в бернардинский колледж, младшего Рене к брату в Англию, а самого младшего ребенка — дочку Маргариту — к сестре своей покойной жены.
По возвращении Рене из английской школы, он узнает, что Маргарита стала калекой. В день похорон матери она упала с лестницы, повредив ногу, и теперь не только не может ходить, но и испытывает сильные боли. Рене удается отвоевать сестру у тетушки, которая вместе с монахами и монахинями безуспешно пытается научить Маргариту смирению. Несмотря на сложности Рене привозит ее обратно в семейное поместье. Однако ему надо учиться, и осенью 18-тилетний Рене уезжает в Сорбонну учиться на географа.
Он учится 7 лет, периодически наезжая домой. Он очень близок с сестрой, которую ласково называет Ромашкой. Затем он узнает, что один врач в Лионе изобрел метод лечения, который, возможно, сможет поставить Маргариту на ноги (в прямом смысле). Но это стоит баснословных денег. Полное разорение семьи и совсем нет гарантии, что это поможет. И Рене принимает судьбоносное решение присоединиться к научной экспедиции в Южную Америку на правах географа. Три-четыре года и полученных денег хватит для лечения сестры. Маргарита категорически против, но Рене уже все решил.
"Каждый день тётка встречала его приготовления к отъезду новыми потоками слёз, а Маргарита – протестами. Получение официального документа – согласно которому «Рене Франсуа де Мартерель. именуемый также Мартель», назначался географом, геологом и метеорологом «экспедиции, возглавляемой полковником Дюпре, которая направляется для исследования северо западных притоков верхней Амазонки», вызвало в доме целую бурю."
И он отплывает на корабле в Южную Америку.
На этом заканчивается предистория.
***
Горные перевалы Эквадора. Из состава экспедиции в очередной раз сбегает нанятый из местных переводчик.
Подыскивать нового приходится Рене и в какой-то момент в качестве кандидата к нему попадает человек, которого слуга даже не хотел пропускать, хотя до этого впускал откровенные отбросы общества.
Хосе, пожалуй, можно было простить – во всём Эквадоре, наверно, не нашлось бы более жалкого человеческого отребья. Бедняга дошёл до того состояния, когда само несчастье внушает скорее гадливость, чем сочувствие. Рене посмотрел на грязное тряпьё, на босые израненные ноги, затем перевёл взгляд на изуродованную левую руку, на обнажённое плечо, такое исхудалое, что сквозь кожу отчётливо проступали кости, на горевшие голодным, волчьим блеском глаза под спутанными космами чёрных волос. Метис, конечно; однако этот бронзовый оттенок кожи скорее походил на загар, чем на естественный цвет. Но как мог европеец оказаться в таком отчаянном положении?
«Что довело его до этого?» – подумал Рене и с пробудившимся интересом всмотрелся в лицо незнакомца. Оно выражало только одно – голод. Пожав плечами, Рене стал задавать обычные вопросы.
О да. Это и есть та самая встреча.
– Какие языки вы знаете?
– Французский, испанский, английский, кечуа, гуарани и… некоторые другие.
Рене улыбнулся. Он уже привык выслушивать громкие заверения; при проверке обычно обнаруживалось, что дальше ломаного испанского и скверного кечуа дело не шло.
– Вы когда нибудь раньше исполняли обязанности переводчика?
– Постоянно – нет, но мне нередко приходилось переводить. У меня получалось неплохо.
Испанским он несомненно владел лучше большинства метисов, и его голос звучал необыкновенно мягко. Незнакомец говорил тихо и неуверенно, без присущей метисам крикливой интонации. Рене не стал проверять, как он знает французский, и разговор продолжался на испанском языке.
...
– Как же вы сюда добрались?
– Через горы, по пешеходной тропе на Гуаллабамба. Я услышал, что вам нужен…
– Из Ибарры! С такими ногами! Но до Ибарры шестьдесят миль!
– Я… когда я пустился в путь, ноги у меня были здоровы, это я об камни. Река как раз разлилась…
Рене окинул его недоверчивым взглядом.
– В такую погоду вы перешли горы? Один?
– Я боялся опоздать. Ноги заживут – это всё пустяки. Я обычно хромаю гораздо меньше, чем сейчас, сударь. Я не буду отставать.
С этими словами человек порывисто сделал несколько шагов вперёд, отойдя наконец от двери. Что бы он ни говорил, сейчас он хромал так сильно, что ему пришлось опереться рукой о стол. Рене уже заметил покрытую шрамами левую руку, на которой не хватало двух пальцев. Сейчас он взглянул на правую, здоровую, ожидая увидеть на ногтях голубоватые лупки, изобличающие метиса.
«Да он же белый!» – поразился Рене.
Загар на руке был почти кофейного цвета, однако, ногти неопровержимо доказывали, что в жилах этого человека нет ни капли туземной крови.
«И такая изящная рука, – с недоумением думал Рене.
Он чем то не похож на настоящего бродягу. Может быть, его довело до этого пьянство? А если нет, есть смысл его испытать».
Рене ещё раз всмотрелся в незнакомца, и его поразило нечеловеческое напряжение в тёмных глазах, оно вызывало у него ощущение неловкости, раздражало своей неуместностью. Почему он так смотрит? Что с ним случилось? Нет, ничего не выйдет; разве можно связываться с человеком, у которого такое лицо? Того и гляди, перережет ночью кому нибудь горло или уйдёт потихоньку в лес и повесится. Брр!
И поначалу Рене отказывает. Но... что-то в незнакомце его цепляет.
– К сожалению, – сказал Рене, – вряд ли вы нам подойдёте. Нам нужен… несколько иной человек.
Ни один из отвергнутых Рене «переводчиков» не ушёл без крика и споров, без попытки его разжалобить. Этот же шагнул вперёд, с глубоким отчаянием заглянул Рене в глаза и, не говоря ни слова, повернулся к выходу.
– Подождите! – воскликнул Рене. Худые плечи человека дрогнули, он остановился и, медленно повернувшись, застыл, опустив голову.
– Я не приму окончательного решения, не поговорив с начальником экспедиции, – продолжал Рене. – Особенно на это не рассчитывайте – я не думаю, чтобы вы нам подошли, но можете всё таки подождать его.
Рене охватило нелепое и мучительное чувство стыда, как будто он сделал что то отвратительное, как будто он подло ударил существо, неспособное защитить себя.
«Чёрт бы его побрал, – думал он. – Ну что я могу поделать? Брать его просто глупо – он обязательно заболеет, и нам придётся с ним возиться. Он, наверно, и ворует. Да к тому же у него, кажется, чахотка».
Человек вдруг поднял глаза. Они были не чёрные, как сначала показалось Рене, а синие, цвета морской воды.
– Если… если вы не можете взять меня переводчиком, сударь, может быть у вас найдётся какая нибудь другая работа? Я могу…
– Никакой другой работы нет. Мы все делаем сами, а тяжёлую работу выполняют индейцы.
Человек поднёс руку к горлу. Дыхание его опять участилось.
– Например… носильщиком?
– Носильщиком? – в крайнем изумлении выговорил Рене. Белый человек, явно больной, хромой, с израненными ногами и изуродованной рукой, просит, чтобы его наняли переносить тяжести наравне с туземцами!
– Мне… мне приходилось этим заниматься, сударь; я умею ладить с индейцами. И я г гораздо сильнее, чем кажусь, з значительно сильнее…
Он начал заикаться.
«Да он же попросту умирает с голоду, – с состраданием подумал Рене. – Бедняга, плохо же ему, верно, пришлось».
– Вот вернётся начальник, тогда посмотрим, – сказал он. – А сейчас… вы ведь, наверно, голодны? Слуги как раз собираются обедать. Я распоряжусь, чтобы вас тоже накормили. Они там, под большим…
Рене запнулся на полуслове, увидев даже через коричневый загар, как побелело лицо незнакомца.
– Спасибо, не беспокойтесь, я только что пообедал, – торопливо проговорил тот на чистейшем французском языке с едва заметным иностранным акцентом; так мог говорить только образованный человек, Рене вскочил на ноги.
– Но вы… вы же человек нашего круга!
– Какое вам до этого дело?
Когда впоследствии Рене вспоминал эту сцену, эти яростно брошенные ему в лицо слова, он не сомневался, что в то мгновение ему грозила опасность получить удар ножом или быть задушенным. Но тогда он ничего не понял и лишь беспомощно глядел на незнакомца.
Наконец тот нарушил молчание, сказав очень тихим, но ясным и твёрдым голосом:
– Простите, пожалуйста. Я пойду.
Рене схватил его за руку.
– Нет, нет! Постойте! Разве вы не видите, что произошла ошибка! Знаете что – пообедайте со мной!
Не успел Рене произнести эти простые слова, как почувствовал, что они были восприняты как отмена смертной казни. Человек круто повернулся, изумлённо посмотрел на него, потом тихонько рассмеялся.
– Благодарю вас, я очень признателен; но я… – он замолк и взглянул на свои лохмотья, – только как же я в таком виде?..
У него вдруг задрожала нижняя губа, и он показался Рене совсем юным и беззащитным.
– Ну, это легко устроить, – сказал Рене, хватаясь за возможность прекратить этот невыносимый разговор. – Эй! Хосе!
В дверях появился Хосе, радостно оскалившийся в предвкушении скандала.
– Этот джентльмен хочет принять ванну, – с чувством огромного облегчения сказал ему Рене.
– Как? – Хосе разинул рот и с изумлением переводил взгляд с одного на другого.
– Немедленно приготовь в моей комнате тёплую ванну, – невозмутимо продолжал Рене, – принеси чистые полотенца и нагрей побольше воды. После этого подашь нам обед.
Он открыл дверь в свою комнату.
– Сюда, пожалуйста. Я сейчас достану мыло и… Да, вам ведь нужно будет во что нибудь переодеться.
Встав на колени перед раскрытым чемоданом, он продолжал, не поднимая глаз:
– Боюсь, что мои вещи будут вам немного велики – ну да как нибудь устроитесь: Куда это носки задевались? Вот рубашка, и… Ну, кажется, все. Я подожду вас в соседней комнате.
Он встал, оставив ключ в чемодане. А в голове стучало: «Какой же я болван! Какой непроходимый идиот! Он, конечно, украдёт всё, что попадётся под руку. И поделом мне, дураку! Но что же мне оставалось делать?»
В дверях Рене обернулся со словами:
– Если вам что нибудь понадобится, позовите Хосе, – но, увидев, что незнакомец, дрожа всем телом, прислонился к столу, чтобы не упасть, вернулся, взял его за локоть и усадил на стул.
– Вам надо чего нибудь выпить, – сказал он, наливая коньяку из охотничьей фляжки. Человек отстранил стакан.
– Не надо, ударит в голову. Я… слишком долго… – Он выпрямился и откинул со лба волосы: – Ничего, сейчас пройдёт. Пожалуйста, не беспокойтесь.
Да, безусловно Рене руководит жалость, но не только.
Дожидаясь его в соседней комнате, Рене злился на собственную глупость. Навязать себе на голову больного, умирающего с голоду авантюриста, возможно преступника, явного проходимца, привыкшего, по его собственному признанию, якшаться с туземцами, – и все только потому, что у того вкрадчивый голос и красивые глаза. Безумие!
Наконец появился незнакомец, преображённый почти до неузнаваемости. Он вообще был ниже и тоньше Рене, и к тому же крайне измождён, и теперь, в висевшей на нём мешком одежде, казался ещё более юным и хрупким, чем был на самом деле, – почти совсем мальчиком. Неумело подстриженные и зачёсанные назад волосы открывали замечательной красоты лоб и глаза. Когда он, хромая, подошёл к столу, Рене снова поразило, какой у него был невероятно больной вид, и ему вдруг пришло в голову, что, может быть, вопрос о том, как поступить с незнакомцем, вскоре разрешится сам собой – он попросту умрёт. Однако, кроме изнурённого вида и крайней истощённости, у него не было ничего общего с оборванцем, который вошёл в эту комнату час назад.
Он извинился перед своим хозяином за то, что заставил его так долго ждать, и поддержал начатый Рене разговор о посторонних предметах. Казалось, он стремился укрыться в светской беседе. Он говорил по французски не совсем бегло, видимо слегка его подзабыв, употреблял много латинизмов, вдобавок очень сильно заикался, – и тем не менее тембр его голоса придавал неизъяснимое достоинство его запинающейся речи. Несколько книжные обороты указывали на обширное знакомство с классиками: можно было подумать, что он вырос на Паскале и Боссюэ.
– Но вы же совсем ничего не едите, – воскликнул Рене.
Его гость с гримасой отвращения отодвинул тарелку.
– Простите. После длительной голодовки трудно много есть.
Рене внимательно посмотрел на него:
– Значит, вы в полном смысле слова умирали с голоду?
– Да, но не очень долго – всего три дня. Вначале у меня было с собой немного хлеба.
– Что бы вы стали делать, если бы не застали нас здесь?
Ответа не последовало. Рене почувствовал, что совершил грубую бестактность, и торопливо продолжал:
– Но ведь ночевать в горах невероятно тяжело. Синие глаза внезапно потемнели.
– К этому привыкаешь – вот и все. Самое неприятное… что ты один.
– Но как же спать в горах, в таком холоде и сырости?
– Спать там не приходилось.
Рене встал из за стола.
– Тогда, быть может, вы приляжете до возвращения начальника? Вы, наверно, страшно устали. Хосе вам постелит.
Руководитель экспедиции Дюпре не склонен брать человека, назвавшего себя Риваресом, переводчиком, но Рене заступается за него, пытаясь быть рациональным.
– Мне кажется, – заговорил он наконец, – что у нас нет выбора. Конечно, лучше было бы найти человека с рекомендациями, но одни такой от нас уже сбежал. Мы отправляемся в опасные места, и не всякий с нами пойдёт. Каков бы ни был этот человек, он по крайней мере готов идти куда угодно. Весьма возможно, что он проходимец, но мы ведь не собираемся вступать с ним в тесные дружеские отношения, а лишь мириться с его присутствием, поскольку мы нуждаемся в его услугах. Что же касается предложения подождать ещё, то мы уже и так пробыли здесь четыре дня и пока никого не нашли. Ещё немного, и реки в горах так разольются, что вьючные животные ни за что не смогут благополучно спуститься с Папаллакты. Вода прибывает с каждым днём. Я считаю, что, если он знает своё дело, имеет смысл его взять.
И Дюпре все же его берет. Рене сопровождает Ривареса на базар покупать ему вещи и невольно делает шокирующее открытие.
– Что? Это и есть ваш новый переводчик, Хосе? Разве ты его не узнаешь? Посмотри на его хромую ногу и левую руку! Это же сбежавший из цирка клоун. Если старик Хайме его поймает, он переломает ему все ребра. Разве ты не видел объявления о беглом рабе?
– Ты что, пьян? – начал было Рене. – Или ты не видишь…
– Пресвятая дева, так оно и есть! – завопил Хосе. – То то мне всё казалось, что я его где то видел. И мне ещё пришлось готовить ему ванну!
– Господин Риварес… – начал Рене и запнулся, у него перехватило дыхание. Человек, стоящий рядом с ним, превратился в неподвижное изваяние; широко открытые глаза на землистом лице мертвеца смотрели в пространство. Поток непристойностей и брани, изрыгаемый Хосе, в бессильной ярости разбивался о стену молчания.
– Так ты, значит, пришёл из Ибарры? А кто запустил в тебя в ту субботу гнилой гренадиллой? Вот этот самый Мануэль! А кто ударил тебя по хромой ноге за то, что ты не знал роли, и ты полетел кувырком? Я, и я ещё…
Тут он тоже замолк на полуслове и уставился на жуткое лицо Ривареса. Несколько мгновений никто не шевелился.
– Ах ты гнусная тварь! – закричал Рене на метиса, задыхаясь от бешенства. – Подлое, трусливое животное!
Он вытащил кошелёк и швырнул на землю несколько монет.
– Вот твоё жалованье! Бери и чтобы духу твоего здесь не было! Вещи твои я завтра пришлю в таверну. И если ты только посмеешь показаться мне на глаза около дома… Прочь отсюда! Прочь! Прочь!
На обратном пути Рене все же решает спросить:
Рене помолчал, потом тихо начал:
– Господин Риварес…
– Да?
– Этот… человек, о котором они говорили… он имеет на вас какие нибудь права?
– Нет, никаких, но никому этого и не требуется – у меня нет друзей.
Больше Рене ничего не спрашивает. И, в общем-то, сам себе удивляется. Собственная благотворительность его совершенно не радует.
– У вас, по видимому, очень сбиты ноги, – добавил Дюпре. – Попросите у господина Мартеля его примочку. Поразительно помогает.
Рене принёс примочку. Когда он передавал пузырёк Риваресу, ему бросилась в глаза надпись на этикетке, сделанная рукой Маргариты. В глазах у Рене потемнело: он забыл ответить на её письмо! Выйдя из дома, он принялся шагать взад и вперёд по тёмному двору. Его душил бессильный гнев.
Боже милостивый, что же это с ним происходит?! С ума он сошёл, что ли, или уж на самом деле такая тряпка, что первый встречный бродячий клоун может перевернуть вверх дном весь привычный уклад его жизни?
Если хорошенько вдуматься, ведь это что то невероятное. Беглый клоун из низкопробного цирка, по всей вероятности преступник, скрывающийся от правосудия, – иначе с какой стати стал бы белый человек выносить издевательства Хосе и Мануэля? – отщепенец, привыкший к брани и пинкам и опустившийся до того, чтобы принимать их безропотно, бездарный лгун, которого с первого взгляда раскусили даже такие тупицы, как Лортиг и Штегер, – этот человек пришёл и посмотрел на него – просто посмотрел, – и только поэтому, да ещё потому, что его душа казалась сплошной раной, которой каждое прикосновение причиняло боль, он, Рене Мартель, стал его покорным орудием. Ради этого потрёпанного судьбой авантюриста он сделал то, чего не сделал бы для родного брата: он сохранил его тайну, из за него он лгал, из за него унижался перед Дюпре, из за него потерял всякое самообладание, как не терял никогда в жизни, кроме одного случая в детстве, когда нянька плохо обошлась с Маргаритой. И что хуже всего, из за него он забыл про Маргариту! Всё остальное он мог бы себе простить, но это уже переходило все границы.
– Чёрт бы его побрал! – бормотал Рене. – Будь он проклят!
День заканчивается еще одним разговором.
– Господин Мартель!
Кто то стоял у двери в его комнату. Рене услышал знакомый запинающийся голос и, даже не успев рассмотреть горящие глаза беглого клоуна, нахмурился ещё больше.
– Да? – резко сказал он. – Что вы хотите мне сказать?
– Только то, что я вам очень благодарен.
Рене поднял брови.
– За примочку?
После минутной паузы тихий голос ответил:
– Да, за примочку. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Члены экспедиции постепенно начинают принимать Ривареса за своего.
Вечером Маршан подошёл к переводчику, который в крайнем изнеможении скорчился у огня, прислонившись головой к грязной стене, и сел рядом. Красные отблески пламени освещали ввалившиеся щеки и закрытые глаза Ривареса. Некоторое время Маршан смотрел на него молча.
– Ложитесь ка вы спать, – сказал он наконец суровым тоном.
Риварес испуганно открыл глаза и выпрямился; на лице его немедленно появилось выражение бодрой готовности.
– Спасибо, но я уже вполне отдохнул. Мы все сегодня немного устали.
– Можете не трудиться, меня то вы не обманете, – спокойно заметил Маршан, беря его руку и нащупывая пульс. – Я ведь доктор. Так в чём дело? Голодали?
– Не… немного. Я… они сказали вам?
– Не беспокойтесь, они мне рассказали всё, что знали. Уж чего чего, а рассказчики у нас всегда найдутся. Другой вопрос – что им известно. Мартель…
Он упомянул Рене совершенно случайно, но, хотя на лице, за которым он наблюдал, не дрогнул ни один мускул, по тому, как бешено забился у него под рукой пульс, Маршан понял, что Рене о чём то умолчал. Он выпустил руку Ривареса и продолжал, теперь уже вполне намеренно:
– Мартель – единственный человек, который не поведал мне после ужина свою версию вашей истории. Но он умеет молчать о чужих делах.
Риварес метнул на него быстрый взгляд затравленного зверька и снова отвёл глаза.
– Вот что я хотел вам сказать, – продолжал Маршан с таким видом, будто ничего не заметил. – Когда молодой человек начинает искать приключений и становится поперёк дороги таким крупным хищникам, как Розас, и тому подобное, он задаёт своим нервам порядочную трёпку. Так что, если вы почувствуете, что они у вас начинают шалить – кошмары там или головные боли, – не пугайтесь и не думайте, что у вас что то не в порядке. Просто приходите ко мне, и я дам вам успокоительного. Хорошо?
У Ривареса задрожали губы, и он проговорил, заикаясь:
– Б благодарю вас… вы так д добры ко мне…
– Ну а теперь ложитесь спать, – сказал Маршан, вставая, – и помните, что вы среди друзей.
С этого момента Маршан как бы молчаливо признал Ривареса разным себе – если не считать разницы в годах и опыте – и стал относиться к нему с тем же спокойным и небрежным дружелюбием, какое он проявлял к Рене. Для остальных членов экспедиции новый переводчик был чем то средним между доверенным слугой и бедным родственником, на чьё сомнительное прошлое можно было смотреть сквозь пальцы, так как это позволяло требовать от него лишней работы.
Рене не может понять, почему Риварес сносит к себе подобное отношение. И еще почему тот стал для него так важен. Он приписывает Риваресу нелицеприятные мотивы и манипулирование. Он его уже практически ненавидит.
Он стал очень плохо спать, главным образом из за того, что в одной палатке с ним спал Риварес. Каждую ночь, ложась спать, Рене решительно закрывал глаза и поворачивался спиной к опостылевшей фигуре, и каждую ночь он осторожно переворачивался на другой бок и, снедаемый жгучим любопытством, всматривался через накомарник в лицо, которое изучил уже до мельчайших подробностей, – сменилась ли маска искусственной весёлости истинным выражением неизбывного страдания?
Как то на рассвете, когда все ещё спали, Рене наблюдал за лицом Ривареса из под полуприкрытых век, спрашивая себя в тысячный раз: «Отчего, отчего на нём такая скорбь?» Вдруг он заметил, что ресницы Ривареса дрогнули, и на лице немедленно появилась привычная маска бодрого безразличия. Рене понял, что за ним тоже наблюдают. После этого случая оба часами лежали без сна, притворяясь спящими, но ловя каждый вздох соседа.
Рене все чаще охватывал странный ужас. Он спасался от него, разжигая в себе ненависть к Риваресу. Все в переводчике вызывало у Рене бессмысленную и яростную злобу: запинающаяся речь, кошачьи движения, полнейшая неподвижность лица ночью и молниеносная смена выражений днём. «Это не человек, а какой то оборотень, – говорил себе Рене. – Он появляется неожиданно, подкравшись бесшумно, как индеец; его глаза меняют цвет, как волны моря, и когда они темнеют, то кажется, что в них потушили свет».
А потом происходит несчастный случай с одним из членов экспедиции.
Но только они начали взбираться на высокий берег, как позади раздались крики и поднялась суматоха. Мул Рене, испугавшись, метнулся в сторону.
– Эге! – воскликнул Маршан. – Там что то случилось!
Когда Рене справился наконец со своим мулом, он увидел, как мимо него пронёсся гнедой мул, уже без всадника. На том берегу виднелись две человеческие фигуры, но Рене их не заметил: он смотрел на мула с белой ногой и пустым седлом.
– Маршан! – закричал Штегер, подбегая к ним. – Сюда, быстрей! С Лортигом несчастье!
Ледяной обруч, стиснувший сердце Рене, распался. Перед глазами пошли круги. Всего только Лортиг… Взглянув на тот берег, он увидел около воды две фигуры и, сразу прийдя в себя, последовал за Маршаном.
...
Через несколько минут Лортиг пришёл в себя и стал осыпать проклятиями гнедого мула. По его настоянию Риварес, который не мог справиться с этим беспокойным животным, поменялся с ним мулами, но на середине реки гнедой сбросил Лортига в воду. Гасконец остался цел и невредим, но был так взбешён, что Бертильон начал над ним подтрунивать:
– А мы уже собрались было вас оплакивать. Жаль, не видели вы этого зрелища. Мартель подъехал белый как полотно.
– Он, наверно, спутал вас с теодолитом, – сказал Маршан.
Рене был поражён: уж не догадывается ли Маршан об этой чертовщине, которая с ним творится?
«Всего только Лортиг…» Если бы тонул его родной брат, он и тогда подумал бы: «Всего только Анри». Как оборвалось у него сердце – как будто гибель грозила Маргарите. Неужели этот подозрительный авантюрист ему так же дорог, как любимая сестра?
Уж не теряет ли он рассудок? Не появляются ли у него навязчивые идеи? Какое ему дело до Ривареса? Почему он думает о нём днём и ночью? И знает ли Риварес, какую власть он имеет над всеми его помыслами? Может быть, он делает это намеренно? Порабощает его волю с определённой целью? Может быть…
Что за вздор!
Продолжение следует...
@темы: книги