Мое очередное мнение

[petergirl]

Мое очередное мнение
или "за что я люблю своего героя"

Очередному показу "Шерлока" на Первом посвящается (с ближайшего понедельника, 19 марта)

Давно мелькала мысль написать об этом, но как-то казалось... неуместно. А сейчас, кажется, дозрела.
Это пост о моем вИдении героев "Шерлока", и потом еще о 4 сезоне.

собственно пост

Наверное, по моим переводам может показаться, что я... эм, Джонофил/ман/фан. Хотя это не так. Я много раз анализировала свое отношение и неизменно приходила к выводу, что они с Шерлоком мне нравятся одинаково. Я отношусь к ним очень по-разному, но люблю с одинаковой силой. И — только вместе. Для меня один без другого... неполноценны, что ли. Сразу чувствуется, что чего-то недостает.
Шерлок. Как ни странно, я хорошо его понимаю. Нет, его поведение для меня чаще всего неожиданно, но я вижу — чувствую — за его поступками внутреннюю логику (не дедукции, а именно поведение, поступки). И мне очень нравится наблюдать за ним. Я вообще люблю взгляд с нестандартного угла, а Шерлок еще всегда зрит в корень, видит исходные точки, очень глубоко видит — до самого дна. Для меня нет большего наслаждения, чем "другой взгляд" в котором все до предела... на своем месте, правильно до щелчка. Как будто не просто смотришь другими глазами, но и мыслишь "как другой"... И Шерлок часто мне дает такую возможность. Не знаю, то ли игра Бенедикта настолько достоверна, то ли просто в меня "попадает"... но факт. Как будто калейдоскоп внезапно собирается в новую чистую картинку — и остается закономерным, не создает ощущения чужеродности. Кстати, мир этого сериала для меня вообще до боли реален и нереален одновременно. Он прозрачен до растворения, но все же другой и чуточку волшебный. Словно погружаешься в параллельный мир, почти неотличимый от нашего. Помню, первые пару лет фанатения "Шерлоком" я даже не могла толком сформулировать главное впечатление, и единственное, что выходило про сериал вообще и Шерлока в частности, это "он живой!". Глупо звучит — а какой же еще, не мертвый же, но другого слова было не подобрать. Они живые, абсолютно живые — Шерлок и его мир.
Джон. Тут имеется двойственность. С одной стороны, реакции у меня чисто джоновские т.е. со мной явно работает проекция: Джон Ватсон = зритель. Но с другой стороны, я его не понимаю. Точнее, понимаю на каком-то поверхностном уровне, но не более того. Как будто в запертую дверь утыкаюсь, и могу только гадать, что за ней. Иногда правильно угадываю (судя по дальнейшим поступкам), иногда нет, но внутренней интуитивной логики я не чувствую. С третьей стороны, мне кажется, что, возможно, дело тут в самом Джоне и его характере. Несмотря на заявленное "он простой", на самом деле, имхо, Джон Ватсон — это глубокие воды. Нет, у меня нет впечатления, что он там... что-то скрывает и т.п. Он действительно живет этой поверхностной, простой жизнью, но под ней есть что-то... непростое. Необязательно плохое, но... то, чего сам Джон предпочитает не касаться. И это неизменно с самой первой серии до последней.

И немножко еще по поводу ощущения правильности. Для меня это так... редко и так ценно. Я даже перевожу в большой степени ради него. Ради ощущения, что из "неправильного" басурманского/английского я делаю "правильный" русский. И обязательно максимально точно — иначе русский "правильным" уже не будет. По этой причине, наверное, можно считать, что я перевожу ради процесса, но не того, который обычно подразумевается — типа подбора синонимов и переводческих приемов. Это для меня просто инструменты, с которыми я умею обращаться (интуитивно научилась. Очень прикольно было потом читать Нору Галь и "узнавать" те костыли, что придумывались некоторое время назад мной самой. Хотя это не редкость).
И еще я люблю простые, пусть и слегка (или не слегка) волшебные решения. Я выросла на Крапивине, так что не удивляйтесь.
У него есть трилогия "В ночь большого прилива" ("Далекие горнисты", "В ночь большого прилива" и "Вечный жемчуг"). И в "Жемчуге" друзья из разных миров встречаются — как выясняется, в последний раз.
"Штурман Дэн махнул рукой. Братик и Володька дурашливо изобразили пай мальчиков и удалились.
— Спелись голубчики,— сказал я с улыбкой. И увидел Валеркино лицо. Мне даже страшновато стало — такая безнадежность была в этом лице.
— Плохо, наверное, что спелись.— Что случилось, Валерка?
— Видишь, они полюбили друг друга. А сегодня расстанутся. Василек еще не знает...
— Но ведь...
Он покачал головой.
— Думаешь, я из за плаванья позвал тебя? Плаванье — что... Уплыл и вернулся... Дело не в этом. Планеты расходятся. Нам больше не увидеться, Сережа..."
Потом были разные приключения, путешествие, зажженная в небосводе звезда из "вечного жемчуга" и прощание навсегда.
— Ну, может быть,— рассеянно проговорил Валерка. Это он Володьке сказал, а смотрел на меня. Внимательно и неотрывно.
— Ты что, Валерка?
— Подожди, не двигайся,— попросил он.
— Почему?
— Ну, пожалуйста... Я хочу запомнить тебя таким.
Вот оно что. Уходит сказка.
— Значит, конец?— прошептал я.
— Да,— беззвучно сказал он. И спросил погромче:— Хочешь взять что нибудь на память?
— А можно? Не исчезнет при переходе?
Он чуть чуть улыбнулся:
— Если будешь держать в руках. Держи крепче — пронесешь.
Я торопливо скинул через голову матроску и свернул в тугой узелок.
Валерка кивнул. Посмотрел на луну, на море. Виновато сказал:
— Теперь надо идти.— И он шагнул к тропинке.
— Дэни,— окликнул я.— Постой... Мы все сделали, как надо? Не будем ни о чем жалеть?
— Все,— сказал он.— Все, что могли за один день. Звезда горит над островом, она лучше маяка. Штурманы не будут больше огибать Каменный Барьер... А остальное... Что ж, будем делать каждый у себя. Ты же знаешь, дел хватит на всю жизнь.
— Тогда идем,— сказал я.
Несколько секунд я чувствовал, как мне гладит голые плечи ласковый ветер Валеркиной планеты. А потом ощутил на себе плащ, сапоги и всю прежнюю амуницию. И осталась у меня от детства только свернутая в узелок матроска. Я вздохнул и сунул ее в карман плаща.
Мы подошли к началу улицы, где стояли глухие длинные дома. Остановились.
— Все,— сказал Валерка.
Значит, в самом деле уже все? Насовсем?
Василек растерянно как то посмотрел на старшего брата, на меня. Подошел ко мне и неловко прижался к моему рукаву. Потом взял за обе руки Володьку и отвел в сторону.
Я взглянул на Валерку.
— Что ж, прощай,— тихо сказал Валерка. Прикусил нижнюю губу и посмотрел мне в лицо. Тоска была у него в глазах.
— Прощай,— с трудом сказал я.
Он шагнул вплотную и лбом прислонился к моему плечу. Я неловко обнял его.
Прощай, Валерка. Теперь в самом деле прощай. Видимо, законы Сказки нерушимы. Три раза встречаются люди, и третья встреча — последняя.
Я глянул поверх Валеркиного плеча и увидел Братика и Володьку. Они держали друг друга за локти и молчали. Потом разом опустили руки и стали медленно отступать друг от друга. Валерка словно почувствовал это. Оторвался от меня и тоже стал отходить. Спиной вперед. И как то само собой получилось, что Братик оказался с ним, а Володька со мной.
И мы расходились, расходились, не отрывая глаз друг от друга...
Потом, как при первом расставании в Северо Подольске, почувствовал я, что Валерку и Братика отделила от меня прозрачная, но глухая стена.
Я смотрел на уходящих друзей не отрываясь. За ними сияло лунное пространство. Валерка теперь казался черным тонким силуэтом. А Братик вдруг попал в поток лучей и словно вспыхнул серебристым светом: в его растрепанных волосах, в каждой шелковинке его рубашки, на незаметных волосках рук и ног загорелись голубоватые искры. Словно кто то кинул в него горстями светящуюся пыль...
Чтобы так и запомнить все, я закрыл на секунду глаза. А когда открыл, Валерки и Братика не было. Луна катилась за дождевые облака, и голубой мир Валеркиной планеты угасал.
А потом наступило утро.
Мой взгляд, направленный в окно, скользил над чем то белым и синим. Я на миг опустил глаза и увидел на спинке стула маленькую матроску. Я же сам вчера вынул ее из кармана плаща!
Сердце ухнуло куда то, и я рванулся к окну.
Четыре ноги плавно опустились, и в оконном квадрате появилась шина от грузовика. В ней, как в раме круглого портрета, сидели, прижавшись плечами, Володька и Братик.
Володька улыбался широко и жизнерадостно, а Братик робко, как гость, явившийся без приглашения.
...
И маленький Сережка, танцевавший внутри меня, хотел уже пройтись колесом. Но вдруг и его и меня словно обдало холодом! Потому что не могло быть того, что сейчас было!
— Слушайте, а это... планеты? Они же расходятся!
Наверно, у меня было очень испуганное лицо. Василек опять улыбнулся виновато, а Володька снисходительно сообщил:
— Да никуда они не разойдутся. Я же не отвязал веревочку.
— Что? — по инерции спросил я и посмотрел вверх. Шина висела на размочаленном канате.
Володька вздохнул и объяснил:
— Так уж получилось. Сперва я ее к якорю... А когда вышел из лабиринта на нашей стороне, тоже привязал ее. Ну, чтобы на обратном пути не сматывать. Мотать то долго, а по натянутой я обратно, как трамвай по проводу — ж ж ж...
— А к чему привязал? — глупо спросил я.
Он сказал с невинной улыбкой:
— К шиповнику... Все стало ясно.
Якорь, намертво вросший в планету, и железный шиповник с корнями до центра Земли. И между ними — белый шнурок с хитрыми Володькиными узелками. Двадцатиметровая веревочка — бесконечная, как вселенная, и вечная, как пламя нашего жемчуга. Она прошила завихрения загадочных миров, тонкая, слабенькая на вид. Как насмешка над всеми законами пространства и времени... Выдержит? Не поддастся чудовищной силе разбегающихся звезд?
«Выдержит,— понял я.— Ведь у нас теперь есть общая звезда. Мы сами зажгли ее над пустынным островом. И поэтому веревочка связала наши планеты».
Вот подобное я обожаю! И "Шерлок" мне этого додал в 4 сезоне. Сначала с простым решением по поводу убийства Магнуссена, а потом... с "веревочкой", связавшей только не две планеты, а двух друзей.
Небольшое отступление. В последний раз я перечитывала рассказы АКД перед/после спешела.
Процитирую из своего отзыва:

"Время прошло, они давно не виделись, но все так же готовы сорваться друг к другу по первому зову. Они даже не успели друг друга рассмотреть:
"—... Ну-ка, Уотсон, дайте на себя взглянуть. — Холмс отложил работу и взял друга за плечи. — Я вас еще не видел при свете. Ну, как обошлось с вами протекшее время? По-моему, вы все такой же жизнерадостный юнец, каким были всегда.
— Сейчас я чувствую себя на двадцать лет моложе, Холмс. Вы не можете себе представить, до чего я обрадовался, когда получил вашу телеграмму с предложением приехать за вами на машине в Харидж. И вы, Холмс, изменились очень мало. Вот только эта ужасная бородка…
— Родина требует жертв, Уотсон, — сказал Холмс, дернув себя за жидкий клок волос под подбородком. — Завтра это станет лишь тяжким воспоминанием. Остригу бороду, произведу еще кое-какие перемены во внешности и завтра снова стану самим собой у себя в «Кларидже», каким был до этого американского номера...""

Мне это тогда в какой-то степени показалось странным. Чуток неестественным. Как это, много лет не виделись и даже не посмотрели друг на друга при свете?
Но сейчас, после 4-го сезона, я верю. Их действительно словно связало невидимой нитью — прочно и навсегда. Поэтому и неважно, когда друг на друга смотреть. Это не имеет значения. Это просто Шерлок и Джон, которым достаточно одного звонка (телеграммы), и они сорвутся друг к другу без единого слова, даже если не виделись десяток лет (утрирую и надеюсь, что в сериале подобного расставания/промежутка не будет. Это все-таки не для них, с их степенью вовлеченности). И это ощущение у меня появилось не в финале "Последнего дела", а фактически с его начала. Где-то между 2 и 3 сериями, Шерлока и Джона связало нечто незримое, но очень-очень прочное (как та веревочка). И они оба это осознали, обретя абсолютную уверенность друг в друге.
Еще я, кажется, не упоминала, что история Мэри мне теперь видится цельной и завершенной. Я это четко поняла во время новогоднего шерлокомарафона. И глядя на ее первое появление в "Катафалке", я сразу вспоминаю, как все закончилось. Нет, не в том смысле, что она умерла. А "Джон влюбился, попытался создать семью, женился, а потом его жена... и т.д." Наверное, я всегда воспринимал женитьбу Джона как бы в сравнении с решением Шерлока остаться холостяком. То есть, один решил даже не пытаться (со всеми минусами и плюсами), а другой решил попробовать и обжегся, хотя у него все же остался ребенок. Решение не заводить семью vs решения сделать попытку ее создать. Именно об этом я думаю, когда смотрю, как Мэри садится за столик в ресторане Landmark — что Джон попытался, но все закончилось печально. Но это была часть всей истории [жизни] — длинная, сложная и теперь законченная. Ощущение — как после пережитого тяжелого жизненного опыта, который остался позади. Не выкинешь его — да и не хочется выкидывать, поскольку не все было плохо, хватало и хороших моментов, но и, вспоминая, вспоминаешь все целиком, а не только их. Вот так мне сейчас видится...
-----------------
Это уже очень сильное отступление, но я очень люблю у Крапивина одно из его ранних произведений "Я иду встречать брата". Оно о правде и об отчаянном желании иметь родного человека.
"Необычные передачи, экстренные номера журналов, со страниц которых смотрели Александр Снег и его три товарища, — это было совсем недавно. По всей Земле тогда с удивлением повторяли их имена.
Я видел перед собой человека, вернувшегося на Землю через триста лет после старта. Но это не было удивительным. "Бандерилья" и "Муссон" тоже плавали в космосе более двух веков. И хотя история фотонного фрегата, на котором вернулся Снег, была необычнее, чем у других, я думал не о его истории.
— Александр, — спросил я, чувствуя, что столкнулся со странной загадкой, — ведь триста лет... А мальчику не больше двенадцати. Откуда у тебя брат?"

Эта маленькая повесть очень теплая, в отличие от другой моей ассоциации на эту тему — уже тягостной, горько-сладкой. Тогда же, в детстве, я видела фильм какой-то из соцстран. Не помню, как назывался, не помню страны, но он очень мне врезался в память. Послевоенные 40-е. Мальчик лет 12-13 ездит по детским домам и ищет брата. Во время войны он каким-то образом разлучился с матерью и своим маленьким братом, и вот теперь пытается брата найти. Четко помню эпизод, как детдомовских детей выстраивают в шеренгу, и как этот мальчик мимо шеренги идет и вглядывается. Потом он натыкается на маленького мальчика, который во всех смыслах очень похож (о помнит-не помнит речь не шла т.к. брат при расставании был совсем крохой). Главный герой привозит его домой — он сам жил с родственниками. Все ему радуются, хорошо принимают. Помню, там был слепой дедушка, который ощупывал лицо младшего и говорил, что узнает (или "видит" семейные черты). А в конце мальчику приходит письмо из "Красного креста" с сообщением, что они нашли могилу, где похоронены его мать и брат. Финал, по-моему, был открытый (хотя не уверена). И вот это отчаянное желание возвращения кого-то родного, и финальную неразрешимую дилемму я помню до сих пор.